Людмила Жукова - Крылья Дедала
Обеспокоенный этой мыслью, Дедал вскочил с узкого ложа. Обнаженный, вступил в столб света и тепла, стоял, раскачиваясь, высокий, статный, тонкий в поясе - юноша, да и только, если бы не серебро в русых кудрях, если бы не глубокие складки от крыльев носа к углам рта.
Почему аэд умолчал об убийстве? О нем же знают все... И Минос, давший ему убежище, вволю наслушался укоров.
Накинув рабочий хитон, он звонко прошлепал по глиняному полу в завешенный пологом угол. Там, на темном полу, распластались огромные пестрые крылья - для Дедала и поменьше - для Икара.
Кожаные крепкие ремни плотно обхватили пояс и руки Дедала, он пошевелил ими. Хорошо! Осталось закончить аппарат, который сможет поддерживать крылья в струе воздуха, - и прощай, Минос! Прощай, Пасифая! Прощай, неволя! Ах, Икар, если бы ты хоть чуточку был похож на искусника Тала! Если б ты хоть чуточку мог помочь отцу! Давно были бы готовы крылья...
- Приветствую тебя, певец! - хрипло поздоровался Дедал и откашлялся, чтобы показать - хрипит не от волнения, а от сна. Он стоял на резном деревянном крыльце в запачканном клеем и глиной хитоне, подперев бока, и аэд, шагнув ему навстречу из тени могучего тиса, восхищенно произнес:
- О, Мастер, если бы я был, как ты, ваятель, я бы воплотил тебя в камне, но я аэд, и я пою о тебе.
Дедал поморщился, сбежал с крыльца. Словно стараясь скрыться от палящих лучей весеннего солнца, быстрым шагом пересек двор, вошел в тень тиса, где готовили утреннее застолье слуги, и пригласил:
- Садись, аэд, поешь, набирай силы.
Того не нужно было уговаривать: после долгого заточения в темницах Миноса он испытывал волчий аппетит и лишь усилием воли заставлял себя есть медленно, пристойно.
Овечий острый сыр, густая пшенная каша с молоком, жареная птица и блюдо янтарного винограда с малым пифосом легкого вина - разве еда для двух крепких мужчин? Вскоре стол был пуст, и слуга смел крошки с досок метелкой.
- Длинный гимн ты сложил в мою честь, спасибо, - начал Дедал и улыбнулся, но серые глаза были невеселы, и аэд, заметив это, вскинул голову, отчего рассыпались по плечам желтые, как пшеница, кудри, - он весь внимание!
- Длинный гимн, - повторил Мастер. - Ты все знаешь обо мне, я много рассказал тебе, даже сокровенное. Так почему не сказал о причине изгнания из Афин? Разве забыл об этом?
- Не-е-т, - помедлив, протянул аэд. - Но это не для гимна.
- Разве у вас, аэдов, есть законы, по которым в гимне разрешается утаить правду, если она горька?
- Законов таких нет, - медленно проговорил аэд. - Но ты спас меня из темницы. Я не могу петь о тебе дурное.
Дедал тяжело налег на стол, так, что спина сгорбилась, плечи поникли.
- А если бы я не спас тебя, что бы ты пел? Что бы сказал об... убийстве? с трудом разлепив губы, выдавил Дедал.
Певец встал, словно провинившийся ученик. Не зная, куда деть руки, тронул струны кифары, те жалобно дзенькнули, и Дедал вздрогнул.
- Наверное бы... - начал, еще не зная, что скажет дальше, аэд и вдруг, взглянув на притихшего Дедала, на его ссутулившуюся, будто ждущую удара спину, вдохновенно заговорил: - Но ведь всем понятно: главное - твои заслуги, Дедал! Твои изобретения, которыми будут пользоваться благодарные потомки долгие века и петь тебе хвалу!
И певец, довольный тем, что нашелся, что сказать спасителю, уже уверенно тронул струны.
- А если не славу, а хулу? - тихо выговорил Дедал, но аэд уже не слышал он пел гимн Гелиосу, озаряющему и согревающему все живое.
...Его бросили в темницу за песню о страсти Пасифаи к быку. В ней были насмешки не только над царицей Крита, но и над ее хитроумным супругом Миносом, что объяснил народу столь странное увлечение Пасифаи вмешательством богов: четвероногий избранник царицы, мол, не кто иной, как священный бык самого Посейдона, а любовь к нему внушил Пасифае - дочери Гелиоса! - сам Аполлон!
Если б не Дедал, просивший Пасифаю, а через нее Миноса за юного аэда, сидеть бы тому до скончания века в темнице, которых немало в подземельях нового Кносского дворца. Кто-кто, а Дедал знает, каково там узникам, - сам строил. Правда, застенки - по указанию Миноса. По его же распоряжению лабиринт для несчастного плода любви Пасифаи - Минотавра, человека-быка, что теперь мечется в запутанных ходах подземелья и, не находя пути на волю, страшно ревет от безысходного гнева. И от этого рева содрогаются не только критяне, но и мореходы далеко от острова. Они и пустили страшный слух: мол, тех семерых юношей и семерых девушек, что Афины принуждены ежегодно присылать Миносу для обучения ремеслам, на самом деле пожирает Минотавр.
...Аэд на высочайшей ноте закончил гимн Гелиосу, а тот, будто все слышал в поднебесье, появился из-за тучи, и загорелись золотом волосы аэда, ресницы синих глаз и пушок на румяных щеках.
- Тебе не понравился мой новый гимн. Мастер? Ты мрачен! - участливо спросил певец.
- Я в неволе, аэд, она не лучше твоей темницы. Разве я могу быть счастливым?
- Но Минос так чтит тебя! - удивленно воскликнул певец.
- Пой, - попросил Дедал. - Пой. Ты хорошо поешь...
Но к звонким звукам кифары примешался пронзительный скрип, будто стая чаек противно запищала над домом. Первым уловил его аэд, тонкая рука замерла на струнах, румянец спал.
- То обоз от Миноса, - вслушавшись, успокоил его Дедал. - Экономят оливковое масло слуги басилея - не смазывают этих новых тележек четырехколесных, ведь у каждой на два колеса больше! - пошутил Дедал.
- Обоз?
- Да. Минос посулил богатое вознаграждение за строительство дворца, к тому же сегодня срок выдачи содержания на неделю. Тим, разбуди Икара, - обратился он к старому слуге. - Скажи, подарки от Миноса прибыли. А вы отворяйте ворота, - бросил он другим рабам.
- Господин, подать парадную одежду? - вернулся с дороги Тим.
- Не надо, - усмехнулся Дедал, оглядев свой рабочий хитон. - И так хорош.
В распахнутые ворота уже въезжала нарядная колесница, управляемая молодым возницей. В ней важно восседал эконом басилея. Разгоряченное от зноя и вина лицо под белой широкополой шляпой пылало жарче его пурпурного плаща, и Дедал чуть заметно усмехнулся. Подбежавшие рабы приняли коротконогого эконома на руки и опустили наземь, как драгоценный сосуд. Дедал, встав из-за стола, шагнул навстречу, вежливо наклонив голову.
Эконом, подняв багровое опухшее лицо, торжественно произнес:
- Великий басилей Минос, законодатель и правитель, жалует тебя, Дедал, потомок Эрехтея, сына Земли...
И далее монотонным голосом он стал перечислять дары, указанные на глиняных табличках.
А рабы, согнувшись не столько от тяжести груза, сколько от страха перед стимулосом - плеткой надсмотрщика, прохаживавшегося тут же, суетливо таскали с повозок то кожаные мешки с деньгами - полуторапудовыми медными слитками в виде шкуры быка, то глиняные, ярко раскрашенные пифосы с медом, ячменем, пшеном, горохом, узкогорлые сосуды с вином, уксусом, оливковым маслом, то стопки керамической посуды и самой дорогой - оловянной.
