Мария Романовская - Обузданные тучи
— Ну, какой же я невежливый, — засуетился Мак. — Ты ничего не ешь и не пьешь. Я даже не спросил, как тебя зовут. Галинка?.. Ну вот что, Галинка, ты ешь, а потом я тебе покажу нашу станцию.
Галинка поудобнее устроилась на диванчике и начала есть, изо всех сил стараясь показать, что в воздухе чувствует себя так же спокойно, как на твердой земле.
— А где моя Дженни? — вдруг вспомнила она.
— Дженни у папы! — засмеялся Мак. — Черепаха ему очень понравилась, и он забрал ее к себе в кабинет. Ты была беспомощна, как кукла, пока Рая не накормила тебя своими лекарствами. Кстати, она училась в мединституте, а уже потом перешла в физико-технический. Тогда она и увлеклась нашим искусственным дождем. Это ведь очень интересная вещь. Но, возможно, ты не очень в этом понимаешь. Скажи правду, ты знаешь, например, что такое дождь?
— Дождь — это дождь, — неловко сказала Галинка и сама рассмеялась над своим ответом.
— Тогда я тебе расскажу об обычном дожде, — сказал Мак. — Иначе ты ничего не поймешь в нашей работе. Знаешь, ученые, чтобы создать искусственный дождь, так и сделали: исследовали, как происходит обычный дождь.
Старая крепость
Над вершиной одной из гор Кавказа всходила луна. Мягкие лучи ее заливали сады и виноградники, серебряными ручьями падали на стройные кипарисы и опутанные вьющимися растениями дубы. Теплый воздух был пропитан смесью южных запахов: пахло лимонными листьями, хвоей и близким морем. В воздухе стоял прозрачный звон — неумолчно пели цикады.
На вершине горы дремал одинокий двухэтажный дом. Закрытыми глазами темнели окна, и только на фасаде первого этажа мигали огни. Извилистые дорожки вели к зданиям, приборам, павильонам… На высоких столбах дрожали провода. На полянке высоко вверх поднимался сетчатый электрод-антенна. Край сетки был оборван, и концы повисших проводов терялись в сырой траве.
Луна гуляла по обломкам металла, разбросанным в траве, по стеклам напоминавшего оранжерею павильона. В разбитое окно забралась ящерица. Она забегала среди металлических устройств в форме округлых баллонов, забралась на горбатую спину прожектора. В центре павильона стояла четырехугольная стеклянная камера, с нее свисали оборванные провода. Рядом валялись какие-то трубки. Везде прах, развалины — следы какой-то большой работы.
Кто-то высокий, сутулый вышел на прогулку. Он вышел с аллеи на полянку, и луна осветила его фигуру. Это был старый седой человек в черном старомодном костюме. Его лицо было бледным и изможденным, глаза полнились какой-то большой заботой. Уголки губ дергались в кривой желчной гримасе. Рука, подносившая к губам папиросу, нервно дрожала. Кисть этой руки повреждена — на ней нет двух последних пальцев.
Что-то белое и пушистое покатилось вслед за стариком. Большая ангорская кошка с длинной шерстью и пышным хвостом сопровождала его повсюду, как дрессированный пес. Сегодня, как и вчера, как и во многие весенние вечера, этот высокий человек прогуливался среди руин. Он задумчиво посмотрел на поврежденную антенну, на остатки каких-то сооружений. Затем отпер павильон и уселся перед камерой, вглядываясь глазом электрического фонарика в причудливые очертания приборов. Он замер на минуту, пытаясь в чем-то разобраться, а пушистая киска начала охотиться на ящерицу, которая спряталась в испорченном аккумуляторе.
Но человек, очевидно, не нашел ответа на свои таинственные вопросы и минуту спустя тихо вышел из павильона.
Затем он вернулся в дом и темными коридорами поплелся в свою лабораторию.
В ней, как и во многих комнатах, также заметны были следы какого-то исполинского труда. Но лаборатория не лежала в развалинах — чья-то неутомимая рука берегла дорогие хрупкие приборы.
Человек остановился у одного из них, окинул теплым взглядом трубку и металлические колесики. Поврежденная рука привычным движением тронула прибор, и стеклянная трубка сразу вспыхнула блестящим зеленоватым светом.
Тогда старческий глаз приник к окуляру и начал наблюдать.
На кончиках сближенных платиновых нитей выступили две прозрачные, как слезинки, капельки… Они слились и покатились вниз, как падающие звезды, и в уголке старческого глаза вдруг что-то подозрительно сверкнуло… Капелька?.. Слезинка?..
Старик бессильно упал на стул.
— Марго, — зашептал он своей кошке, тершейся о ноги, — Маргоша, неужели все это никому не нужно?
Он вытащил из кармана смятое письмо и снова начал его перечитывать.
Весело прыгали буквы красивого острого почерка.
«Уважаемый Николай Иванович!
Я все же надеюсь, что вы согласитесь. Вы поймете, какая радость для метеоролога работать на станции, которая не наблюдает атмосферные явления, а управляет ими! Вы столько лет подробно изучали маленькие, микроскопические частицы облаков — дождевые капельки, — и, в должности руководителя нашей разведки, сможете поставить ее работу на истинную высоту. А от этого будет зависеть четкость работы всей станции, что обусловит победу над засухой.
Приезжайте! У нас вам будет хорошо… А какое широкое поле для научной работы! Наша станция оснащена по последнему слову техники.
Давно ли я безусым комсомольцем приходил в ваш институт, а вы так сердились и ничего не хотели мне показать из ваших чудес!.. Но не думайте, что я сержусь. Напротив, я рад, что тогда вы дали мне и моим ребятам силу для чертовского упрямства в самостоятельной работе.
Ваш Горный».
Профессор прочитал письмо, сердито смял его в руке и вышел из лаборатории.
До предела уставший, он долго шел по винтовой лестнице домика наверх, на крышу. Марго катилась за ним пушистым снежным комом.
Мрачно темнели на площадках неуклюжие тела трансформаторов. Наверху, под круглым стеклянным куполом, блистал в лучах венец из пятнадцати рентгеновских трубок. Вытянулись в ряд баллоны-бомбы с каким-то веществом. Но и здесь руины… И кулиджевские трубки светятся лишь от лунного света.
Профессор сел в старое кресло у самого края крыши и погрузился в глубокую задумчивость. Марго забралась к нему на колени и свернулась теплым клубком.
В воздухе ощущалась ночная сырость. Где-то далеко, словно в бездне, блестящим пятном вырисовывалось море. Луна скрылась за облаком, и сразу и дом, и сад утонули в темноте.
Чьи-то ноги зашаркали на лестнице. Это старший сторож-татарин пришел звать профессора на ужин.
— Спускайся вниз, Николай Иванович. Иди ужинать. Шашлык готов. Барбале чебуреки приготовила. Идем, сердце, не сиди грустный.
Но профессор не хочет идти. У него уже много дней нет аппетита. Он упрямо сутулится в своем кресле и, кутаясь в плед, сидит час, другой, всю ночь.
