Владимир Михайлов - Сторож брату моему.Тогда придите ,и рассудим
Такой же трагедией стал и следующий роман — «Сторож брату моему», вышедший в 1976 году.
Контакт, то есть, по определению братьев Стругацких, «первое непосредственное соприкосновение человечества с иной, безразлично какой, но только внечеловеческой цивилизацией», является едва ли не самой распространенной темой НФ со времен отца всех и всяческих селенитов — Лукиана Самосатского. Казалось бы, Михайлов взялся за полностью выработанную жилу, да еще вдобавок избрал простейший вариант контакта — земного человечества с его же собственной, хотя и давным-давно обособившейся ветвью. Однако у Владимира Михайлова есть особый дар — придавать даже самой избитой теме прелесть новизны. Так под руками опытного гранильщика вновь оживает, казалось бы, уже безнадежно утративший прозрачность и блеск, покрытый сетью невидимых царапинок драгоценный камень. Временами мне кажется, что Михайлов, найди он даже совершенно оригинальную идею, тут же отвергнет ее, чтобы из спортивного интереса в очередной раз доказать, что способен сотворить новизну, даже отталкиваясь от давно известного, избитого и затасканного.
Итак, ни биологического, ни языкового барьера для контакта между землянами и далийцами не существует. Но зато между ними воздвигнут самый, может быть, непреодолимый из барьеров — психологический. Именно он вызывает к жизни взаимонепонимание между землянами и далийцами, то самое, что является главным условием возникновения духовного, нравственного, интеллектуального одиночества. И Михайлов ставит в романе как бы серию последовательных экспериментов по его преодолению.
Уровень первый, личностный. Группа землян неоднородна. Помимо Шувалова и Аверова, людей грядущего, прямых современников экспедиции, в нее входят и второй пилот Питек, представитель первобытного племени, для которого «Египет фараонов был далеким будущим, а рабовладельческий строй — светлой мечтой»; и штурман Георгий, спартиот, «один из трехсот, что защищали Фермопилы с Леонидасом во главе»; и инженер Гибкая Рука, индеец, живший где-то возле Великих Озер в доколумбовы времена; и вычислитель Никодим, иеромонах, пахарь и воин, защищавший Русь от полков Стефана Батория; и первый пилот Уве-Йорген Риттер фон Экк, обер-лейтенант Люфтваффе; и, наконец, капитан Владимир-Ульдемир, наш с вами соотечественник и современник.
С точки зрения НФ необходимость создания такого разношерстного экипажа Михайловым обоснована — хотя как раз обоснование это является, пожалуй, одним из наиболее уязвимых мест романа. Но в конце концов, всякий писатель-фантаст имеет право на введение аксиом, и пока они развиваются без нарушения внутренней логики, претензий ему предъявлять не приходится. Любопытно отметить, что подобное смешение представителей разных народов, рас и эпох в одной объединенной чем-то группе почти одновременно с Михайловым применил в своей многотомной эпопее «Речной мир» американец Филип Жозе Фармер, а впоследствии — и братья Стругацкие в «Граде обреченном». Можно упомянуть в этом ряду и троицу Питер Максвелл — Алле-Оп — Дух из саймаковского «Заповедника гоблинов». Но если в «речном мире» Герман Геринг, король Иоанн Безземельный, Марк Твен и даже фараон-отступник Эхнатон свободно говорят на одном языке (в психологическом, а не лингвистическом смысле слова); если Пит Максвелл и неандерталец Алле-Оп отменно понимают друг друга (причем не только процессе потребления самогона); то о михайловских героях этого не скажешь. Раньше мне казалось — и я даже писал об этом, — что главной целью Михайлова при формировании столь разномастного экипажа было заставить земную цивилизацию вступить в контакт с далийцами как бы всем протяжением своей истории. И это действительно так — отказываться от собственных слов я не собираюсь. Но этим дело не кончается.
Главное в этих людях — оторванность от собственного мира, максимально выраженное и выявленное одиночество, прекрасно подчеркнутое образом Садов Памяти. Да, наука будущего могуча, для нее не представляет труда не только извлечь людей из других исторических эпох, но и вложить в сознание каждого из них всю необходимую новую информацию, превратить их в превосходных специалистов, отвечающих самым строгим требованиям. И таким образом можно укомплектовать вполне работоспособный экипаж. Но смогут ли его члены понимать друг друга до конца? Ведь их культурный уровень, нравственность, мораль остаются адекватными эпохам, к которым принадлежат эти люди по рождению и воспитанию. В изначальной посылке кроется, таким образом, первопричина дальнейшего непонимания.
Но, может быть, его можно все же преодолеть? Например, наделив их (помните «Особую необходимость»?) ощущением братства? Какое же это заманчивое и обманчивое ощущение! И сколько же людей попадалось на его многообещающую приманку! Фронтовое братство противопоставлял ужасам войны в своих ранних романах Ремарк. Именно возможность противопоставить непониманию окружающего мира братское взаимопонимание от веку влекла людей во всякого рода тайные ордена и общества… Да только на поверку всегда оказывалось, что и члены братства смотрят на мир слишком по-разному, и трагедий из этого проистекает не меньше, чем из откровенных равнодушия и вражды. И потому при всей близости друг другу Ульдемир и Уве-Йорген, Питек и Иеромонах в главном, в сокровенном, в сущности своей остаются все так же одиноки.
Отсюда и второй уровень непонимания — непонимание цивилизаций. Он привносит в поиски решения проблемы немного нового, лишь подчеркивая, оттеняя, подтверждая неразрешимость ситуации.
И тогда в романе возникает новая тема — новая не только для этого произведения, но и для михайловского творчества вообще. Тема любви. Ибо в любви во все времена виделась людям возможность избавиться от одиночества хотя бы в ограниченных пределах двух индивидуумов. Впрочем, любовь можно трактовать и шире. Недаром заканчивается роман раздумьями Ульдемира: «..я не сторож брату моему. Но я ему защитник. И брату моему, и сыну моему, и моей любви.
Потому что иначе я не достоин ни брата, ни сына, ни любви». Но какую бы трактовку мы ни приняли, самую широкую или до предела суженную, любовь также дает лишь иллюзию выхода. Не случайно во втором романе, «Тогда придите, и рассудим», вышедшем семь лет спустя, Михайлову пришлось выстроить уже целую последовательность: все героини, в любви к которым ищет выхода из своего внутреннего одиночества капитан Ульдемир, эти Наника, Анна, Астролида, Мин Алика — все они суть лишь различные ипостаси одного существа. Здесь происходит разрыв между формой и сущностью, любовь к конкретному человеку замещается любовью к идее любви, наподобие высокой страсти ламанчского идальго к прекрасной Дульцинее Тобосской, рыцарского служения Прекрасной Даме вообще. В итоге получается, что любовь, как и дружба, и братство, дает не выход из одиночества, не возможность распроститься с ним навсегда, а лишь право на кратковременный отпуск, отлучку из той тюрьмы, в которую все равно придется так или иначе вернуться.
