Карина Шаинян - Партизан и все-все-все
И проснувшись, партизан сказал братьям:
– У нашей фляги есть дно, и Джим давно мертв, а цветы вянут, когда их срывают, чтобы подарить. И это правильно – так и должно быть, все должно быть печально – но любви в этом мире тоже нет…
– Мы тебя любим, партизан.
– Я вам не верю.
– Ты говорил, что любишь нас.
– Я наврал.
«Как будто кто-то укусил за душу, – подумал партизан, – вцепился зубами в душу – и понимаешь, что отогнать этого кого-то – невозможно, потому что этот кто-то – это ты… Почему так больно? Как будто – ударился обо что-то невидимое, но твердое. Я сам построил эту стеклянную стену – но почему я сам – не могу разрушить ее?»
– Мне больно, – сказал партизан.
– Хватит хныкать, – ответил Умный брат. Буйный брат подставил партизану подножку, потрепал по голове и вышел в окно. А Задумчивый брат залез под кровать и загрустил…
Партизан потер шишку, вышел из избушки и засмеялся.
– Вот видишь, а ты говорил – больно, – сказал Умный брат, проходя мимо.
– Я притворялся, – ответил партизан, – ни капельки ни больно.
Потом партизан взял краски, нарисовал вокруг ссадины розовые и желтые цветочки и пошел гулять. И все говорили: «Смотрите, какой веселый партизан!»
* * *А когда партизан вернулся, он увидел, что братья – далеко, как будто он смотрит на них в перевернутый бинокль.
– Почему вы так далеко? – спросил партизан.
– Мы рядом, – удивленно ответил Умный брат.
– Зачем вы ушли от меня?
– Мы не уходили, вот они мы, – улыбнулся Буйный брат.
– А может, это я от вас ушел?
Задумчивый брат кивнул и отвернулся.
– Как смешно, что вы так далеко, – сказал партизан, – мне до слез смешно… – он взял из рук Буйного брата карабин, выстрелил себе в сердце и ушел на перевал.
И когда он поднялся на перевал, Бог уже допивал спирт.
– Почему братья ушли от меня? – спросил партизан.
– Ты смеялся над ними, и они ушли, – ответил Бог, – ты боялся их – и ушел сам… Не приставай ко мне с глупыми вопросами – видишь, спирт кончается, а до аптеки № 42 далеко… Не лезь ко мне со своей глупой тоской, не трахай мне мозги – я выше этого. Лучше подумай о чем-нибудь божественном – тебе станет легче.
И улетел, не крикнув «Догоняй!», даже не сверкнув ничем на прощание.
А партизан попробовал думать о божественном, но не смог. Попробовал просто подумать – но тоже не смог. Сел на кучу флаконов из-под спирта и заплакал.
И плакал, пока ему в ухо не задышали сильно и горячо. Он поднял голову – и увидел, что вокруг стоят кони, переминаются с ноги на ногу, ласково машут хвостами.
– Я смеюсь над теми, кого люблю, – сказал партизан коням, – я смеюсь над братьями, потому что люблю… и – убегаю – потому что люблю… Если я не буду смеяться и подойду слишком близко – меня разорвет на кусочки, а девушки подумают, что это такие розовые бумажки, и будут писать на этих кусочках любовные романы… Вы понимаете?
И кони кивали головами и трясли гривами.
Утро
А потом было похмелье – за все солнечные дни, и за все горячечные вечера, и за все пьяные ночи. Руки тряслись от сделанного, и сказанное тошнотой понималось к горлу, а в ушах танцевал чечетку какой-то тип в смокинге и с приторной мордой. Партизан укусил чечеточника за ногу и ушел на перевал, перешагнув через иссохшие мумии братьев, раскиданные на полу.
Бог снова сидел на том же месте.
– Аптека № 42 закрыта, – сказал Бог умирающим голосом, подняв налитые кровью и слезами глаза.
– А ведь тебе тоже хреново, Бог.
– Мне нет никакого дела до этого мира. Он слишком несовершенен. Как может быть совершенным мир, где по утрам нельзя добыть спирта? Так, использованный холст, детские забавы. Теперь мне все равно. Я сижу и размышляю о возвышенном.
– Тебе тоже хреново, Бог, – повторил партизан.
– Да, – ответил Бог и заплакал. А потом – отвесил партизану подзатыльник.
– Я увидел твой мир, – сказал партизан, – и ужаснулся, и возлюбил его, и блевал с него, и снова – любил. Поэтому – так плохо. И тебе плохо – поэтому…
А Бог отвесил партизану еще один подзатыльник и отшатнулся удивленно.
– Почему ты смеешься, партизан?
– Если я не буду смеяться, я подохну от боли и тоски.
И партизан снова рассмеялся дико и безобразно.
– Да иди ты, – сказал Бог и вышвырнул партизана в черную дыру.
А сам вытер нос шелковым платочком, повернулся к миру задницей и сел размышлять о возвышенном.
Но почему-то все время оглядывался через левое плечо.
