Василий Соловьев - Триста миллионов лет спустя (сценарий фильма)
— Это катастрофа?.. — слышится голос журналиста Алимкулова.
— Это убьет Бахарева, — поворачивается к нему Градов, — он не должен узнать об этом.
— Что делать?.. Иван Митрофаныч, вы командир корабля! — говорит Забродин.
— Давайте думать вместе, — отвечает Градов. — Вы теперь начальник экспедиции…
На двери, там, где обычно вывешивают «Без доклада не входить» и прочие негостеприимные надписи, висит табличка:
«Я ВСЕГДА И ДЛЯ ВСЕХ ДОМА»
Дарья Матвеевна снимает ее.
Это производит большое впечатление на Мажида. Низенький медлительный казах с горящими черными глазами порывисто шагает к старой женщине:
— Надо перелить кровь? Возьмите мою. У меня хорошая кровь. Я родился и вырос в степи!
Из глаз Дарьи Матвеевны выкатываются две скупые слезинки. Она привлекает к себе Мажида.
— Вы любите его, юноша… помогите мне оградить этого неугомонного старика от волнений. Спокойствие сейчас единственное лекарство, которое ему поможет.
— Никого не пущу! — клятвенно обещает Мажид. — Спать буду на этом пороге!
Обложенный подушками, Бахарев лежит на диване в своем рабочем кабинете при Планетной обсерватории. Сейчас особенно заметно, что старому ученому далеко за семьдесят лет, что он нездоров. Может быть, болезнь зажгла глаза старого ученого таким лихорадочным огнем? О чем думает он? Что его тревожит? Отсвет каких волнений делает старческие глаза такими выразительными?
«Можно обмануть старую женщину, можно обмануть всех, но… нельзя обмануть самого себя, — думает ученый. — Я уже стар и… «это» может прийти и завтра и через час… Значит, я обязан рассказать миру о своей догадке, убедить людей. Но как это сделать?.. Мне никто не поверит. Даже посмеются. И все же я обязан это сделать! Может быть, этой догадкой измерится впоследствии вся ценность моей жизни…»
О чем тревожится ученый? Он беспокойно ворочается в постели, протягивает руку к тумбочке и берет толстую тетрадь и авторучку.
— Если я подробно… последовательно расскажу, как я пришел к своей догадке, мне поверят, должны поверить! — бормочет ученый.
Он пытается что-то написать в тетради, но ослабевшие руки не слушаются. То тетрадь, то ручка выпадают из них. И Бахарев даже стонет от обиды, от отчаяния, от бессилия.
Скрипит дверь, на пороге — Мажид. Он подходит к постели, берет тетрадь и ручку и уносит на стол.
— Нельзя, Алексей Павлович, — строго говорит Мажид, — работать нельзя. Волноваться нельзя!
— Нельзя волноваться, — соглашается Бахарев, — и вот, чтобы я не волновался… придвинь диктофон.
— Дарья Матвеевна… — опять было начинает Мажид, но Бахарев улыбается и перебивает его:
— А мы, голубчик, ничего не скажем Дарье Матвеевне. Ей тоже вредно волноваться…
Мажид еще некоторое время крепится, стараясь сохранить на лице строгое выражение, но потом не выдерживает и улыбается…
Диктофон у постели ученого. Близко придвинув микрофон к губам, Бахарев протягивает руну и щелкает выключателем.
Вертятся бобины, протягивая ленту.
Бахарев сосредоточивается…
— Все началось с того, что мне никто не поверил. Отвергли результаты моего двадцатилетнего труда…
Глаза ученого, взгляд которых обращен в прошлое…
Через газетно-журнальное мелькание просвечиваются антенны, устремленные в безоблачное небо.
Все, что мы видим, — это воспоминания Бахарева. Вот он стоит, склонившись над лентой, и лихорадочно перебирает ее руками. Лента, испещренная загадочными значками, — во весь экран. Снимки этой ленты — на страницах газет и журналов. И дикторы всех частей света волнуют своих слушателей сенсацией:
— Новый радиотелескоп Планетной обсерватории принял загадочные сигналы с Венеры!
— Сигналы с загадочной планеты!
— Самая близкая и самая загадочная планета!
— Кто расшифрует загадочные сигналы?
— Растения-радиостанции!
— На Венере есть жизнь! Так утверждает знаменитый Бахарев!
— На Венере нет и не может быть жизни. Даже сам профессор Бахарев не обнаружил там воды и кислорода, — слышен властный голос академика Забродина.
Длинной указкой он постукивает по схеме, висящей перед ним. На схеме изображены Земля и Венера, соединенные двойной пунктирной линией. Забродин продолжает:
Я предлагаю не совершать посадки на Венеру. Пусть ракета приблизится к планете, несколько раз облетит ее, произведет соответствующие наблюдения и вернется назад, на Землю… В заключение могу добавить: гипотезу профессора Бахарева о природе Венеры отвергаю не только я. Гипотеза профессора Бахарева не отражает мнения большинства астрономов-планетчиков!
— В подобных вопросах большинство не всегда оказывается правым! — с живостью, свойственной темпераментным людям, отзывается Бахарев. Он стоит у своей схемы экспедиции на Венеру. Здесь планеты соединены не двойной, а одинарной линией. — И докажет это экспедиция не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру, уважаемый Федор Платоныч!
Мы переносимся в квартиру Бахарева. Профессор лежит в кровати, в его руках микрофон. Усталые, больные глаза. Крутятся бобины, протягивая ленту. Бахарев думает мгновение и, напрягаясь, говорит в микрофон:
— Это была кульминация, высшая точка спора, который начался пятнадцать лет назад. Это было… мое поражение.
Мы снова там, где обсуждаются проекты экспедиции на Венеру. Движение в группе конструкторов. Поднимается молодой инженер Градов.
— Алексей Павлович, — говорит он, обращаясь непосредственно к Бахареву, — мне лично… интереснее верить, что жизнь на Венере есть. Мне интереснее проектировать ракету для полета не ВОКРУГ Венеры, а НА Венеру, как предлагаете вы. Но… дайте нам не гипотезу, а точные, хорошо проверенные данные для конструирования такой ракеты. Что ждет ракету на Венере? К чему мы должны подготовить ракету заранее? Напоминают ли условия Венеры хотя бы приблизительно что-нибудь земное? Ну… нашу сибирскую тайгу, пустыню Сахару, долину реки Миссисипи…
— Мы не имеем права думать, что условия Венеры похожи на земные, — «директивным» голосом отвечает Забродин. — Венера — это не Земля, не Марс, а Венера. Свои условия. Свой путь развития. Свой мир, который нам не известен и ни на что нам известное не похож.
Градов поворачивается к Бахареву, и тот говорит:
— На Венере сейчас приблизительно такие же условия, какие были на Земле триста миллионов лет назад!
— Мы точно знаем, что было на Земле триста миллионов лет назад? — терпеливо спрашивает Градов.
— На этот счет имеются только предположение, гипотезы! — улыбается академик Забродин.
