Ина Голдин - Увидеть Париж
— Какого черта? — самое интересное, что мне хочется только спать, и ничего больше. — Почему нас сажают в Бретани? Что там с Парижем?
— В Бретани? — на лице Крэйга впервые появляется что-то вроде улыбки: — Это вы далеко замахнулись, Сантерр. Брест, Белоруссия, бывший СССР.
Потом я на какое-то время теряю действительность; то есть она здесь, но за пределами моего понимания, так же, как за его пределами находится белорусский Брест — таких городов не бывает, это место из кошмара.
Кроме нас, никто не выходит. Чего же странного, в самолете светло, и на борту есть еда и выпивка.
— Здесь польская граница под боком! — орет американец в странном приступе оптимизма. — Добраться до Польши, в Варшаве есть аэропорт! Да плюньте вы на багаж, Сантерр!
Здесь так пусто. Лес, автостоянка, дорога, больше ничего. Странное разделение, ведь это все еще Россия, только в этой стране может царить такая холодная, бесконечная пустота.
Американец подходит к первой попавшейся машине на стоянке. Я понимаю, как Крэйгу хочется к семье, когда он голой рукой разбивает боковое стекло. Я не успеваю ничего сказать, а американец уже нагибается над зажиганием, и машина урчит.
Вести приходится мне. Крэйг привык к автоматическим коробкам передач.
— Простите меня, Сантерр, — говорит он вдруг.
— М-м? — В свете одной исправной фары вертится странная мокрая взвесь. Мир, рассеченный дорогой, уже мертв.
— Я только выполнял приказ. Они были вашими друзьями, я так понимаю.
Я представляю себе всеамериканское короткое замыкание. Миллионы вытянутых вверх огненных цепочек гаснут одновременно. Те ребята обещали терракт — в Нью-Йорке или в Париже, куда укажет стрелка всемирной лотереи Аллаха. Самое обидное, что в свете происходящего — это ничего бы не изменило.
— Управление позаботилось о наших. Вы наверняка сделали то же самое. Только у нас было больше шансов.
— Восемнадцать часов, — говорю я, — из Варшавского аэропорта до Нью-Йорка. И Бог знает сколько вы будете ехать до Лексингтона.
Американец замолкает. Потом говорит:
— Зачем вы только разобрали «Конкорд».
Мы добираемся до границы раньше, чем я думал. Стоит глубокая, непробиваемая темнота — должно быть около трех ночи. Перед кордоном — ничего, ни огней, ни людей, только жуткая очередь брошенных машин.
— Мне это не нравится, — говорит Крэйг. — Что смешного, Сантерр?
Я смеюсь, потому что понимаю, что вот сейчас, кажется, мы будем пробивать кордон угнанным автомобилем, то есть выбираться из Восточной Европы так, как это делают засветившиеся резиденты в старом кино, но не слишком ли поздно попадать в шпионский фильм?
И фигуры вырастают на дороге, у нас на пути, те, что и должны вырасти, с оружием в руках. В нормальное время мы бы остановились. Документы у нас обоих в порядке. Дипломатическая неприкосновенность.
— Не останавливайтесь, — говорит Крэйг.
— Не собираюсь, — я выжимаю педаль изо всех сил. — Мы едем домой, Роберт, понятно? Мы едем домой!
Это просто силуэты, безликое зло, преградившее дорогу, и непонятно, чего они хотят, ведь границы больше нет.
Вслед раздаются хлопки. Только бы не пробили шину. Их слишком много.
— Ну сейчас-то, Боже правый, зачем? — беспомощно говорит Крэйг. Машину кидает на ухабе. Крэйг открывает окно.
— Осторожнее!
Он высовывается. С чего бы им за нами гнаться, неужто в эту ночь им не хватает забот?
От выстрела разлетается заднее стекло. Глухо отвечает пистолет Крэйга.
Я пригибаюсь, грудью почти ложусь на руль. Здесь уже ничего нет, возможно, дома меня ждет темнота куда глуше, но я все равно должен успеть.
Хлопки прекращаются, уносится назад пейзаж, поставленный на быструю перемотку.
— Ф-фу, — говорю я американцу. — Мы в Польше.
Он развалился на сиденье рядом со мной. Нехорошо как-то развалился. Сосредоточенно смотрит перед собой и часто дышит. Пуля вошла ему в спину сбоку и застряла в левой руке. Я расстегиваю ему пальто и осматриваю рану. Выглядит страшно. Не знаю, смертельно ли. Если бы поблизости была хоть одна больница. Хоть один — как они это называют — чертов фельдшерский пункт. Но в округе даже домов нет. Только лес и снег.
Он обретает голос, начинает тихо ругаться себе под нос. Кое-как я перевязываю рану своим шарфом. Выхожу из машины. Снаружи шторм, ветер сбивает с ног. Даже если найду автомобиль, он вряд ли заведется.
Он заводится — маленькая доисторическая «Сирена». Кажется, что так просто хозяин ее не бросил бы. Все равно что бросать старого преданного пса. Что-то с ним случилось, с хозяином.
Я подгоняю «Сирену» почти вплотную к заглохшей машине. У Крэйга глаза полузакрыты, и он не реагирует, когда я зову.
Кожей я ощущаю, как уходит время.
Я с трудом вытягиваю Крэйга из салона. Сразу перетащить его в машину не получается. Я сажаю его на дорогу, голова бьется о железную дверь. Черт.
— Крэйг!
Ледяные капли падают ему на лицо. Я перетягиваю рану потуже.
— Роберт!
Он что-то мычит.
— Вы же не хотите подохнуть прямо здесь, в этой треклятой тайге, в таком холоде!
У него получается выговорить:
— Н-нет…
— Вот так. Думайте о Челси. Думайте о детях. Как их зовут?
— Сара… И К-келли…
— Очень хорошо, — я наполовину втаскиваю его за заднее сиденье «Сирены». В этот момент трясущийся корпус замолкает.
Ох, нет. Бордель. Нет.
Время уходит.
Я бросаю американца и кидаюсь за руль. Но машина больше не хочет никуда ехать. Крэйг стонет, не стесняясь. Ему, похоже, очень больно.
Сколько жителей в Польше? Уж миллион наберется, наверное. Миллион жителей, а мы с американцем — одни во всем мире, и не докричишься. Кажется, я понимаю, что такое конец света. Больше всего мне не хочется бросать его в этой пурге. Но зачем стараться, если жизнь пригодится ему только в ближайшие два дня? Мне могли бы сказать, что разница очень даже большая. Могли бы сказать о его семье. Я и сам себе это говорил.
Возвращаюсь к нему:
— Роберт! Мне нужно найти другую машину. Слышите?
Он давится своей болью. Ему не до меня.
Я полностью затаскиваю его на сиденье, на чье-то брошенное тряпье.
— А собака? У вас ведь должна быть собака? Как ее зовут?
Крэйг бормочет что-то — не то «Слаппи», не то «Флаффи».
— Отлично, — шарф стал совсем темным, и в тесном салоне воняет кровью. — Слаппи… Сара и Келли… Сара старшая, а Келли — младшенькая, так?
— М-м… — видимо, наоборот.
— Ясно. Знаете, что я вам скажу, Боб? Я думаю, нас надули с этим концом света. Я думаю, все будет хорошо. Скорее всего, наши с вами службы решили припугнуть русских и вывалили мощную дезу. Мы купились, как дети. А у вас дома все спокойно, Сара и Келли спят в своих кроватках…
