Арина Воронова - Дети Брагги
От раны по груди и вниз к животу разливалось странное тепло, он видел, как двигаются губы чернобородого, но не слышал слов. Скагги показалось, что он начинает оседать, вот-вот рухнет. Он отставил назад правую ногу и что было сил вцепился в горло чернобородого.
Камни заскрежетали по песку, что-то под ногами поддалось, и два тела покатились в реку. От удара о воду Скагги разжал пальцы, вода сомкнулась у него над головой, и в этот миг он потерял чернобородого. Несколько раз судорожно взмахнув руками, он выдернулся было на поверхность, но подбитые железом, разбухшие сапоги и наборный пояс тянули вниз. Стараясь не дышать, он дернулся наверх.
Воздух. Вдох. Он снова ушел под воду.
Река ревела, как какой-нибудь неведомый кровожадный зверь. Он стремительно рванулся на поверхность, задыхаясь и хватая ртом воздух. Потом чудовище опять схватило его, повернуло и потянуло вниз. Скагги отчаянно бил ногами, бессмысленно пытался схватить течение - нет больше сил задерживать дыхание, не вдыхать воду. Грудь то распирало, то стягивало будто бочку обручами, легкие отказывались работать.
Глубоко под водой он попал в смертельные объятия веток какого-то затонувшего дерева. Судорожный рывок, что-то поддалось, и он освободился одновременно и от рубахи, и от сучков. Скагги усиленно заработал руками и ногами, только теперь он не знал, где дно, а где поверхность.
Он дышал водой, сам становился ею, потом вдруг течением его бросило на какие-то камни, протащило по ним, отшвырнуло прочь.
Камни! Благословенный воздух!
Скагги было дернулся, но нога у него застряла между камнями. Борясь с мощным течением, он попытался подняться, но его тут же отбросило назад, и он услышал странный глухой хруст.
Никакой боли. Нога онемела. Обе ноги онемели. Все тело превратилось в кусок бесполезного мяса, слишком уязвимого, слишком хрупкого, чтобы противостоять бешеному натиску чудовищной реки. А та, будто решив поиграть, на миг отпустила свою добычу, но лишь для того, чтобы тут же швырнуть на другой выступ. На какой-то краткий миг голова Скагги оказалась на поверхности, он едва-едва глотнул драгоценного живительно воздуха, а река уже вспомнила о своей игрушке снова...
Скагги отчетливо помнил свой ужас, когда безвольное тело затягивало в черный водоворот...
...дальше - пустота. Вместе с сапогами и курткой речные духи отобрали у него частицу памяти...
От невеселых воспоминаний Скагги отвлек запах мяса из миски в руках хозяина кабака. Но аппетитный запах лишь растревожил, поманив, пустой желудок, а сама миска проплыла мимо него к столу, за которым, пристроив подле себя на лавке длинный тяжелый меч и потрепанную дорожную суму, сидел высокий жилистый воин с крючковатым носом и пронзительно-синим прищуром глаз. В последний раз потянув носом дразнящий запах, Скагги вернулся к своей остывшей уже похлебке, чтобы, макая хлеб в едва теплую жижу, прислушиваться к гомону голосов.
Вот уже полную луну он разыскивал человека, к которому отправил его Тровин. Вместе с именем в реку кануло и название места, где его искать. Имя было длинное, заковыристое, но Скагги из него помнил лишь пару слогов, и теперь, не зная, о ком и где расспрашивать, неприкаянно брел от одного придорожного кабака к другому, то и дело натыкаясь на неприязненные взгляды. Остров Гаутланд приютил немало шалых людей, многие из которых вовсе не желали, чтобы их тревожили вопросами.
Крючконосый воин перекинулся парой фраз с кабатчиком, тот, кивнув, отошел и с видом озабоченным и деловитым исчез за завесой чада. Пахнуло сыростью, это, очевидно, распахнулась дверь на улицу, чтобы впустить новых путников: костлявого старика в тяжелом сером плаще, и еще одного, по одежде не понять, то ли торговца, то ли воина.
Крючконосый, скрывавшийся на острове под кратким, как удар топора, именем Грим, выбрал этот кабак не случайно, и теперь поверх миски с мясом и кувшина браги внимательно разглядывал вероятных собутыльников, прекрасно понимая, что те столь же тщательно изучают его самого. Недаром же он задержался на пороге, давая им время оценить его одежду, рост, равно как и тяжелый меч, который сейчас лежал на скамье по правую руку, и боевой топор, который он так и не вынул из заплечной перевязи-петли. Грим пришел сюда с кое-какой определенной целью, и ему бы не хотелось, чтобы кто-то его недооценивал. Так что когда - не если, а когда - завяжется драка, она будет на равных. Кому, как не ему, восхищаться изящной простотой давно не нового ритуала: игра под брагу, ссора, схватка.
Кабак казался переполненным, но в основном из-за своих жалких размеров. Сидящие вдоль стен говорили в полголоса, в тоне бесед не слышалось ни вызова, ни неприязни, как будто каждый знал себе место и цену. Грим догадывался, что здесь, как и везде, есть место и вражде, и соперничеству, это в природе воинов, но с появлением чужака все старые ссоры сменятся единением своих.
Из чада вынырнул кабатчик, а следом за ним появился необъятных размеров дан.
- Вот он против тебя поставит.
Не говоря ни слова, Грим кивнул, а потом еще криво усмехнулся, вовсе не собираясь прятать эту глумливую усмешку ни от будущего соперника, ни от поглядывающих в их сторону воинов за другими столами.
Тот, кого собутыльник получасом раньше окликнул Бьерном по прозвищу Большой Кулак, улыбнулся, вообще не выказав никаких чувств, лишь отвязал от пояса кошель, потянул за шнурок и вытряхнул на похожую на лопату ладонь горку граненых камней и монет. А потом небрежным жестом запустил их катиться по грубому столу. Власть его над этим кабаком была неоспорима, чувствовалась хотя бы в том, как и с какой беспечностью он раскидал по столу свое добро, не делая ни малейшей попытки защитить его. Никто здесь не решится бросить ему вызов, украв его камень.
Однако камни-то, похоже, настоящие, подумал Грим, явно из старых кладов или от купцов. Как знать, может, он из морских дружинников, но скорее воин-вор-убийца на свой страх и риск, на время осевший в придорожном кабаке.
Грим вновь поднял глаза на Бьерна. Дан был огромен, перед глазами Грима замелькали какие-то образы: шкура, клыки - медведь. Бьерн и вправду походил на медведя - с короткой толстой шеей, широким бугристым лицом, наполовину скрытым нечесаной с проседью бородой. Темные глубоко посаженные глаза казались в факельном чаду черными дырами. Могучие запястья прикрывали широкие кожаные браслеты, усаженные короткими и толстыми стальными шипами в ободках черной грязи. А выше них - золотые обручья, хоть и массивные, но тонкой работы, с вычеканенными на них сплетенными зверями и травами. Таким же массивным был и необъятных размеров пояс, застегивающийся спереди на позеленевшую от времени бронзовую пряжку. Одежда его была из грубой домотканой шерсти, темная, изрядно грязная и ничем непримечательная, но не то как знак своего положения, не то отдавая дань мелкому тщеславию, в ухе Бьерн Большой Кулак носил большую речную жемчужину.
