Леонид Резник - Дом в центре
— Названия я подзабыл, все-таки четыре фильма. Но там актер очень знаменитый играет: Чарльз Бронсон. И везде он всех вырубает. В одном фильме за дочку с женой мстит, в другом — за каким-то палачом охотиться. В третьем… что-то старинное. Железная дорога, индейцы…
— Ясно, ясно, — перебил отец, — старье это все. А какой аппарат у твоего друга?
— «Панасоник».
— Как-как? — переспросил отец. — Поросенок?
Я аж взвился. И это мой отец. «Король в изгнании». Человек, владеющий иностранными языками, читающий зарубежные журналы. Не знать такой знаменитой фирмы!
— Ну, папа, ты даешь…
— Ничего я не даю. Уже и пошутить нельзя. Барахло эти ваши «Панасоники», не люблю я их. Ширпотреб.
— Ты не любишь? А много тебе их встречать пришлось?
— Почти все модели. Как только новая появится, я ее обкатываю. Что-то они изображение слишком зернистое дают. Или это предубеждение?
У меня начала отвисать челюсть. Ай да папаша! Когда это он их «обкатывает» и где? А может, у него тихое помешательство? «Болезненное фантазирование» или что-то вроде.
— Ну-ка, ребятишки, — отец обратился ко мне с матерью, — давайте-ка выйдем из комнаты.
Не знаю, что думала мать, но я вышел в коридор недоумевая. Отец тоже вышел, закрыл дверь в комнату и секунд через десять распахнул ее театральным жестом.
— Прошу!
Я вошел. Отец за мной.
— …! — Он сказал что-то совершенно непонятное, но больше всего напоминающее иностранное ругательство.
Я оглянулся. На отце, можно сказать, не было лица. Словно по комнате бегал живой поросенок и даже не в одиночестве. Но ничего ведь не произошло! Комната как комната.
— Ты что, пап?
— Т-ты ничего не делал? — Отец задал вопрос с оттенком недоумения, словно не верил сам себе.
— Ничего. А что я должен был делать? Ты сказал — я вышел, потом зашел. Дел-то — в комнату входить.
— Да-а-а, — отец потер щетину на подбородке, — в добрую старую привычную комнату. Возможно и такое. Тогда — силен бродяга, отца родного пересилил, детка. Не зря я тебя в невинности держал.
Только я начал обижаться за «невинность» (откуда ему что-то про мою личную жизнь известно?), как отец продолжил свои эксперименты.
— Стань так вот, — скомандовал он мне, — смотри на входную дверь, так… минуточку…
Он отошел, послышался звук открывающейся двери.
— Пожалуйста! Можешь оглянуться.
Я оглянулся. Да, на этот раз папаня меня удивил. Он открыл дверь, о существовании которой я никогда и не подозревал. Фактически это был кусок стены… нет, все-таки потайная дверь, замаскированная обоями.
— Что стоишь? Проходи.
Я оглянулся. Мать безмятежно сидела на диване и читала журнал. Словно мне старый, давно надоевший фокус показывают.
Потайная дверь скрывала не маленький закуток и не жалкую кладовку. Я вошел в огромную светлую комнату, словно скопированную из фильма о роскошной жизни миллионеров. Какие-то невысокие мягкие диванчики замысловатых форм, эфемерные столики, картины (в основном абстрактные) на стенах. Одна из картин меня поразила. Половина человеческого лица на ней было умело смонтирована с половиной собачьей морды. При этом переход был настолько плавен…
— Не туда смотришь, — вмешался отец. — Иди сюда.
Я подошел к окну. За стеклом вместо щербатой серой стены соседнего дома открывался вид метров эдак с пятидесяти. Пейзаж включал в себя некоторое количество очень высоких домов, можно даже сказать — небоскребов, а также здания поменьше. В любом случае — не родная ленинградская архитектура. Избежать удивления мне помогла случайная догадка.
— Увеличенный слайд с подсветкой? — спросил я.
— Даже с движущимися людьми и машинами, — сказал отец. — Насколько я знаю, никакая подсветка в этом не поможет.
— Что это за город?
— Город… город, — замешательство отца было искренним. — На какой-то город я не ориентировался. Представил себе общую картину… позаграничней, и чтобы время было дневное. Можно телевизор включить, по программе как-нибудь догадаемся.
Взгляд словно сам по себе скользнул в угол комнаты. Там стоял чудо-телевизор с преогромнейшим экраном. Зрение у меня приличное, и даже с большого расстояния я сумел прочитать столь нелюбимую отцом марку японского ширпотреба.
2. ОТЕЦ ВСЕХ ДОМОВ И МАТЬ ВСЕХ ЛЕСТНИЦ
Я всегда считал себя атеистом. И учеником в школе был послушным, почти примерным, хорошо усвоил, что может быть, а чего быть не должно. Потому-то все рассказанное отцом я воспринял как шутку. Шутливую сказку, если точнее. Нет, все-таки вру. Сказки сказками, но небоскребы за окном, фирменная электроника и роскошный зал в недрах родной коммуналки существовали на самом деле. Это была не шутка и не сказка, а невероятная история типа легенд о Бермудском треугольнике, снежном человеке и Лох-Несском чудовище. С той только разницей, что из категории скептиков-слушателей я резко перескочил в очень малочисленную и очень привилегированную категорию случайных очевидцев чуда. Мне все еще не удавалось воспринимать себя непосредственным участником событий.
История, рассказанная отцом, имела древние корни, теряющиеся в глубине веков. Героем этой истории был Дом. Я жил не в обыкновенном здании, построенном на каком-то конкретном месте раз и… на сто-двести лет. Дом был стар и испытывал охоту перемене мест. Когда и где он возник — неизвестно. Отец (без особой уверенности) помнил такие этапы его размещения: Вавилон, Тир, Рим, Константинополь, Мадрид, Лондон. Как правило, Дом находился в самом передовом для своего времени городе (европейской цивилизации). Лондон был покинут в середине прошлого века, а основными кандидатами выдвигались многообещающие Берлин, Петербург, Нью-Йорк. Петербург победил. Как происходил перенос Дома, было для отца загадкой. Ну, а с местными властями проблем не возникало ни в Вавилоне, ни в Константинополе, ни у нас. Штука, кстати, даже более для меня загадочная, чем способность к перебазированию.
Кто и как становился жильцами Дома, отец мне не сказал, намекнув лишь, что наша простая русская фамилия Кононов произошла от английского (или шотландского) имени Конан, после чего я почувствовал себя едва ли ни племянником Конан Дойля. Но пользоваться благами Дома могли только его коренные жильцы (мать моя таковой не была) и то разными благами, в зависимости от этажа.
Блага были серьезными. Действительно, и коронованные особы, и сверхбогачи рядом с жильцами Дома выглядели не такими уж могущественными.
Во-первых, Дом позволял жильцам попасть в любое место мира, где находились хоть какие-то здания. Достаточно было, спускаясь по лестнице, четко представить картину, ожидающую тебя на выходе из подъезда. Открытки и фотографии в этом здорово помогали. Они изображали улицы и площади городов, где жилец Дома никогда не был, но куда хотел попасть. Легко выполнялось и обратное. Зайдя в любое здание мира, обитатель Дома мог подниматься по лестнице и представлять, что следующий пролет — это уже его лестница, широкая, чистая, с решеткой, украшенной маленькими литыми собачьими головками. Если не после первого, так после второго поворота путешественник возвращался домой. Отец сообщил, что возвращение — процедура самая трудная для начинающих, давит отдаленность от родных мест. Ему, в свое время, даже рекомендовали нечто вроде простейшей молитвы для концентрации внимания: «Отец всех домов, Мать всех лестниц, помогите мне!»
