Пол Левинсон - Авторское право
— Мэнни был не так молод. Считается, что он умер от инсульта.
— А ваше мнение?
Она отхлебнула чая, потом проглотила.
— Он умер от того же, что и Глен. — Это было сказано почти шепотом.
— И вы были причастны и к тому, и к другому случаям. Иначе говоря, работали с обоими учеными над одной темой. Верно?
Она не ответила.
— Послушайте, вы же умная, чуткая девушка. Я хочу вам помочь. Помогите и вы мне, будьте откровеннее. Должно же существовать нечто, кроме вашего имени, конечно, что связывает эти две смерти.
Она поднялась, собираясь уйти.
— А вот это вы зря, — заметил я. — Поверьте, здесь нельзя спешить. Обстоятельства оборачиваются против вас.
Я вздохнул. Не хотелось мне давить на нее, запугивать, но время уходило.
— Ну хорошо, подберемся с другой стороны. Зачем вы мне соврали тогда, что экран был пуст?
— А вы что-то видели? — глаза ее округлились.
— Только бледные серебристые буквы. Почему вы об этом не сказали?
Потрясенная, она упала на стул.
— Это настолько… личное.
— Понятно, вся эта история — личная, для двух людей.
— Да нет, я хочу сказать, что слова, которые были на экране, принадлежали мне. Так больно сознавать, что…
Что? Может, на экране появились слова «Милый Джон»? И они-то убили Глена Чалефа?
— Хромосомный материал, изучаемый Гленом и Мэнни, — заговорила девушка, — он мой, из моего организма. Мои слова их убили. Проклятое орудие убийства — я сама.
Принесли японские блюда — холодный рис с разнообразными специями и рыбу. Я долго молча смотрел на Дженну.
— Значит, вы считаете себя… э-ээ… носителем какого-то генетического кода, способного превратиться в слова? Причем в такие, что могут убить?
— Я своего рода уникум. Пока что моя ДНК — единственная из всех переводится на английский язык.
— Давайте начнем сначала: как вы в это влипли?
— Очень просто. Я, как и многие студенты, сдавала свои ДНК для исследований. Профессор Кляйн нашел меня по интернету, причем очень быстро. Мои гены были сущей находкой для него… Находкой! — Дженна закрыла лицо руками.
Я гладил ее по руке, надеясь успокоить.
— А Херцбергу вы рассказали об этом так же подробно, как и мне?
— Вы с ним тоже говорили? Значит, поняли, что это за человек. Он всегда выбирает самый простой ответ. Ему удобнее считать, что Мэнни умер от инсульта. Так же точно он будет думать, что я убила Глена химикатом, не оставляющим следов. Из двух путей — тривиального и необычного — он всегда выберет первый. Классический пример ученой серости.
Эта характеристика совпадала с впечатлением, которое профессор произвел на меня. Побудить его к действию способна лишь гора трупов. А к тому моменту еще черт знает каких генетических джиннов выпустят из бутылки.
— Послушайте, наша беседа слишком абстрактна. Не могли бы вы изобразить на бумаге эти… чертовы слова, чтобы я имел о них представление?
— Нет, они слишком опасны. Вы же видите — они уже убили двоих. Нельзя рисковать.
— Понимаю, — согласился я. — Но, может быть, вы согласитесь вычленить для меня их суть…
Подумав, она кивнула.
— Текст составил примерно три абзаца.
— Абзаца?
— Ну да. Связные фразы были разбиты небольшими периодами какой-то абракадабры, плюс еще большие фрагменты после нескольких фраз, сгруппированных воедино, которые мы и назвали абзацами.
— О’кей, извините, что перебил, пожалуйста, продолжайте.
— Так вот, суть этих посланий в том, какой след в истории способны оставить разумные существа. Какие знаки, например, оставили первобытные люди на камне, и каким образом они сохранились. Потом идет текст в таком духе: что сказать об особях, не умеющих высекать на камне? Они могут оставить свои послания следующим поколениям на вечном материале. Они попытаются «начертать» их на живом «камне», то есть передать с помощью посредника, над которым они властны.
Насколько можно понять, они сделали таким посредником живую материю, поскольку у них есть способность проникать в ДНК человека.
Я присвистнул.
— Итак, разумные вирусы, дальновидные чужаки, оставившие нам «визитную карточку» на случай, если мы захотим продолжить их дело? Это все, что было на экране?
— Нет, я изложила только суть, — сказала Дженна. — В конце находилось нечто другое, насколько я поняла — некое уведомление.
— В чем оно состояло?
Девушка сосредоточилась, затем произнесла:
— «Тот, кто прочитает эти слова, кто владеет нашим кодом, имеет право им пользоваться. Что мы и подтверждаем своим Уведомлением об авторском праве».
— Авторском праве? — переспросил я. Наконец-то Дженна раскололась!
— Это как раз то, что выдала таблица хромосом ASCII в переводе на английский. — Дженна пожала плечами.
— Трудно поверить, что какой-то нечеловеческий разум придает такое же значение авторскому праву, как мы с вами, — заметил я.
— Еще труднее поверить в то, что он создал код для расшифровки языка, похожего на индоевропейский, который к тому же можно хранить в наших хромосомах. Но это так. А чувство собственности, стремление оградить свои права — это очень древний биологический инстинкт.
— Можно ли сказать, что мыши писают, — прошу прощения, мочатся — на своей территории, чтобы оградить ее от посягательств?
— Можно. — Дженна улыбнулась чуть ли не в первый раз за все это время. — В мире живой природы таких примеров сколько угодно: птицы, рыбы, даже насекомые ставят знаки на своей «собственности» и охраняют ее. Однако чем ближе к человеку, тем более абстрактным становится это понятие. У обезьян, бабуинов, шимпанзе, у каждого вида есть довольно сложные способы защитить свою территорию; животные весьма агрессивно изгоняют пришельца, если он не имеет «собственности».
— Возможно ли, что авторы вашего текста — люди?
— Все может быть. Кстати, никто не знает, на что были способны люди семь или восемь тысяч лет назад.
— Как раз тогда и появились первые признаки индоевропейской цивилизации? — спросил я.
— Признаки цивилизации ностратов уходят еще дальше в глубь веков, более чем на двенадцать тысяч лет. Ностраты имеют некоторое сходство с индоевропейцами… Правда, о том, существовали они на самом деле или нет, ученые спорят до сих пор. Как бы там ни было, — девушка отпила чая из чашки, но уже спокойнее, — хромосомные алгоритмы напоминают индоевропейское письмо, или нечто близкое к нему.
— Как знать, может, лингвистическая ДНК была введена в геном намного позднее?
— А этого никто не знает наверняка. Однако восемь процентов X-хромосом со странным материалом распределены среди людей всего света, причем многие из них живут очень далеко от научных центров, где ведутся подобные исследования. Я сомневаюсь, что последний образец этого материала можно было так широко распространить среди населения. Есть больше оснований верить в то, что авторы текста — современники ранних индоевропейцев. Проблема в другом: как объяснить наличие аппаратуры для работы с генами у людей «седой древности»… если это были люди. Мы знаем о далеком прошлом лишь то, что дошло до нас с помощью вечных материалов — камня, кости, окаменелостей. Возможно, в странах Востока делали потрясающие вещи из бамбука, но ведь все это давно превратилось в прах. А вдруг какой-то древний народ экспериментировал с ДНК? Даже в самых отсталых племенах есть люди с потрясающими способностями и глубоким знанием природы: они разводят благородные породы животных, выращивают экзотические растения. Так что наши индоевропейские изобретатели вполне могли ввести в гены послание, которое теперь появляется на экране компьютера — в этом нет ничего невозможного. Ведь ДНК и компьютерные коды имеют одинаковые принципы: те и другие требуют организационных схем. Ведь доказал же недавно Адлеман, что помещенная в пробирку ДНК может «находить» ответы для математических задач. И древним ученым необходимо было всего лишь один раз закодировать свое послание в ДНК и ввести его в Х-хромосомы. Для этого и нужен-то всего лишь небольшой период расцвета науки, какие-то 100–200 лет. После чего естественный процесс репродукции обеспечил этому посланию вечную жизнь. В этом и красота, и уродство данного явления; потому что ДНК обладает самым эффективным инструментом репродукции из всех возможных.