Юрий Леж - Бегство
«Зоя — по-гречески значит жизнь», — вспоминал старинную сентенцию Вожак, поглядывая на эту удивительно крепкую, сильную на фоне остальных беженцев девушку. Одна только беда, еще когда подбирали её, приметили, что кожа на лице и руках Зои явственно отливает зеленью. В тот горячий момент на это особого внимания не обратили, не до цвета кожи и глаз тогда было… А уже потом, с каждым днем, с каждым месяцем Зоя становилась все зеленее, иной раз и в самом деле напоминая ту самую… лягушонку. Прозвище лягушка-царевна прилипло к ней, но звали Зою так только за глаза, ну или в неторопливом вечернем разговоре, которых с каждым месяцем становилось все меньше и меньше. В глаза, да на бегу звали по имени, так короче, да и незачем лишний раз обращать внимание на такую особую примету, и без того досталось девушке, захватила её все-таки дурная химия из городка, хорошо хоть краем прошлась, не лишила жизненной силы. А так — сами все не без недостатков. Вон, Сомиха шестипалого родила года три назад и — ничего, выжил мальчишка, молчун, как все дети, серьезный такой, трется теперь под ногами у взрослых. Наверное, про себя удивляется, отчего у всех остальных на руках по пять пальцев? Или, может, думает, что с возрастом его лишние пальчики отпадут? Кто знает, что творится в маленькой, едва покрытой пушком вместо волос, головенке.
— Я не со зла, — перебил мысли Вожака разведчик. — Он в самом деле хотел с ней посидеть у огня. Сам на обратной дороге говорил…
— Теперь ты говори, — приказал очнувшийся от собственных мыслей Вожак. — Что там видели, на периметре?
— Прошлись по округе, особо в ложбинки не углублялись, — охотно подхватил разговор Павел, ему было о чем доложить. — Следов вокруг них полно, даже и не понять — чьи и как давно тут оставлены. Не умеем мы следы читать. Но человеческих нет, да и техникой не пахнет. А вот поселок целехонький…
И, заметив недоуменный взгляд Вожака, поспешно разъяснил:
— Мы так долго там прокопались… Странно даже, дома целые, пограбили их, конечно, что кому надо вытащили, но как-то… х-м-м… культурно, что ли. В иных коттеджах даже стекла сохранились. Но вокруг домов живности никакой не видно. И следов совсем нет, следы только с других сторон. Я вот думаю…
Павел сделал паузу, поглядев на Вожака, будто спрашивая разрешения изложить свои мысли, тот, казалось, внимательно слушал, при этом глядя куда-то в сторону, и разведчик осторожно продолжил:
— Я вот думаю, может, туда перебраться? Под крышу?
— Не стоит, — сказал, вмешиваясь в разговор, молчавший до сих пор узкоглазый, желтый, как лимон, Ким, то ли кореец, то китаец, он и сам не знал ни родителей своих, ни национальности. — Поймают нас под крышей. Было уже такое, ты, разведчик, не помнишь, ты еще тогда сам по себе бежал, а нас уже ловили…
— Я про это знаю, — не собирался просто так сдаваться Павел. — Ты же сам и рассказывал, как было… Только это где было-то? В городе, в развалинах. А тут — сам же видел — отдельный пустой поселок, кто нас тут ловить будет?
— Я тоже всё время думал, что такие, как мы, никому не нужны, — с горечью в голосе сказал Вожак. — Уроды, больные, отравленные, с лучевкой в кости и мозгах… А вот и нет. Кому-то и мы, такие, мешаем жить. Потому и бегаем от всех годами… всю жизнь бегаем…
Разведчик и Ким примолкли. Слова Вожака показались им странными и ненужными, ведь надо решать идти в поселок или оставаться в подвале сторожки, а не размышлять о бесполезной сущности их бытия. Но делать замечания или торопить Вожака с принятием решения они не стали, все-таки Вожак — это Вожак…
А тот сам оборвал свою речь, будто поперхнулся ею, закашлялся…
— Сейчас отдохнем, выспимся по-человечески, а потом я сам гляну на эти коттеджи, — решил Вожак. — Пойдем к огню, а ты, Ким, через час сменишь Саню, успеет он со своей Зоей посидеть, она крепкая, дотерпит…
…Дом был старый, двухэтажный, но время и невзгоды, казалось, не тронули его, только кирпичи потемнели, да стекла загрязнились почти до полной непрозрачности.
Вожак прошелся по замусоренному мраморному полу первого этажа, заглянул в разграбленную кухоньку, пустынные кладовки, по скрипучей деревянной лестнице поднялся на второй этаж, пооткрывал двери многочисленных комнат-спален, покрутил головой в легком недоумении: «Зачем же одному человеку столько комнат было нужно?», потом подумал, что хозяин, наверное, держал их для гостей.
По сути, Павел с самого начала был прав, предлагая перебраться сюда из подвала сторожки, но вот не лежала душа у Вожака к таким благоустроенным помещениям. Не то, что бы чувствовал он подвох или засаду, но понимал, как трудно будет через несколько дней понимать отсюда людей, загонять их в тесное, вонючее нутро вездехода. А стоит остаться хотя бы на пару-тройку недель, как преследователи всех мастей появятся возле поселка, будто воронье, слетающееся на падаль.
«Вот любопытно, — вновь отвлекли Вожака собственные мысли. — Зверьё всякое без числа передохло, птицы, насекомые… разве что, где почище, сохранились, а воронье и крысы, как жили, так и живут, будто бессмертные они, никакой химией не взять…» Конечно, Вожак немного лукавил даже перед самим собой, видел он на пути огромные стаи сдохших ворон, будто дохнула на них смерть, остановив во время погребального пиршества. Видел и множество дохлых крыс, но все равно — живыми он видел этих тварей гораздо больше. И уж гораздо больше, чем людей, которых становилось день ото дня все меньше и меньше, и не только в его злосчастной группе.
Наверное, последние спокойные дни путешествия без стрельбы и преследования, найденное чистое место, да и вот этот, готовый под жилье, коттедж расслабили сжатую пружину нервов Вожака. Он перестал ежесекундно ожидать опасности, удара в спину, выстрела из-за кустов. А главное — интуиция, без которой он не смог бы выжить все эти годы, упрямо подсказывала, что неприятностей в ближайшее время ждать не следует.
— Павел! — позвал Вожак разведчика, продолжавшего копошиться на первом этаже. — Слышишь? Наверное, ты прав, надо сюда перебираться…
Громко топоча и пыхтя, Павел начал было взбираться по крутой лестнице на зов, но Вожак остановил его:
— Ступай к нашим, скажи, пусть собираются, а я пока вездеход подгоню…
Вездеход по сложившейся давным-давно традиции отгоняли подальше от места стоянки, что бы не потерять сразу, одним махом, и драгоценную, спасительную технику, и людей.
…К вездеходу Вожак добрался быстрее, чем разведчик к стоянке. Разбросал придавливающие маскировочную сеть сухие, крупные ветки деревьев, невесть как попавшие сюда, стянул сетку, запихнул её, почти не сворачивая, в десантный отсек. И едва тронулся, как увидел свою группу, пробирающуюся через полегший мертвый бурьян в сторону поселка. Зрелище едва плетущихся по бездорожью людей, пытавшихся еще и тащить кто на себе, а кто и просто за собой кое-как упакованные вещи, было жалкое и душераздирающее. Даже привыкший к нему Вожак с трудом сдержал слезы и одновременное желание разогнать вездеход и пройтись гусеницами по согбенной цепочке женщин, детей, мужчин, что бы ныне и навсегда прекратить их мучения.
