Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24
Вдруг Анна почувствовала, что за ней кто-то следит. В роще было очень тихо — ветер не смел заглянуть туда, и древний кладбищенский страх вдруг овладел Анной; не оглядываясь, она быстро пошла вперед…
2
— Ты, конечно, прости, Аннушка, — сказал белобородый дед в дождевике и синей шляпе, — если я тебя испугал.
— Здравствуйте, дедушка Геннадий, — сказала Анна. Вряд ли кто-нибудь еще в деревне мог сразу признать ее.
Они стояли у каменной церкви с обвалившимся куполом. Большая стрекоза спланировала на край крынки, которую Анна прижимала к груди, и заглянула внутрь.
— За молоком собралась? — спросил дед.
— К вам.
— Молочка дадим. А я за лошадью пошел, она сюда забрела. Откуда-то у нее стремление к покою и наблюдениям. Клеопатрой ее зовут, городская, с ипподрома выбракованная.
— Тебя Магда вам письмо написала?
— Она мне всегда пишет. Ко всем праздникам. Я в Прудники ездил, возвращаюсь, а ты на крыльце стоишь. Выросла, похорошела. В аспирантуру, значит, собираешься?
— Тетя и об этом написала?
— А как же.
Гнедая кобыла Клеопатра стояла по другую сторону церкви, грелась на солнце. Она вежливо поцеловала Анну в протянутую ладонь. Ее блестящая шкура пахла потом.
— Обрати внимание, — сказал дед Геннадий, — храм семнадцатого века, воздвигнут при Алексее Михайловиче, а фундамент значительно старше. Смекаешь? Сюда реставратор из Ленинграда приезжал. Васильев, Терентий Иванович, не знакома?
— Нет.
— Ведущий специалист. Может, будут реставрировать. Или раскопки начнут. Тут на холме город стоял в средневековые времена. Земля буквально полна загадок и тайн. Ну, Клепа!
Дед торжественно вздохнул, сдвинул шляпу на глаза, хлопнул Клеопатру по шее, и та пошла вперед. Анна поняла, что реставратор Васильев внес в душу Геннадия благородное смятение, открыв перед ним манящую даль веков.
Впереди шла Клепа, затем, жестикулируя, дед — дождевик его колыхался, как покрывало привидения. Он говорил, не оборачиваясь, иногда его голос пропадал, заглохнув в кустах, его долгий монолог был о горькой участи рек и лесов, о том, что некий купец еще до революции возил с холма камень в Полоцк, чем обкрадывал культурное наследие; о том, что население этих мест смешанное, потому что сюда все ходили воевать кому не лень; что каждой деревне нужен музей… Темы были многоразличны и неожиданны.
Спустились с пологой, дальней от реки стороны холма и побрели вдоль ржаного поля, по краю которого цвели васильки. Дед говорил о том, что над Миорами летающая тарелка два дня висела, а на Луне возможна жизнь в подлунных вулканах… У ручья дед обернулся.
— Может, у нас поживешь? Чего одной в доме? Мы с Дарьей тебя горячей пищей снабдим, беседовать будем.
— Я лучше побуду одна. Спасибо.
— Я и не надеялся, — сказал дед.
В доме деда Геннадия пришлось задержаться. Бабушка Дарья вскипятила чай, достала конфеты, а хозяин вынул из обувной коробки и разложил на столе свой музей, который он начал собирать после встречи с реставратором Васильевым. Здесь была фотография деда двадцатых годов, банка из-под чая с черепками разной формы и возраста, несколько открыток с видами Полоцка и курорта Монте-Карло, покрытая древней патиной львиная голова с кольцом в носу — должно быть, ручка от двери, а также кремневый наконечник копья, бутылочка от старинных духов, подкова, оброненная Клеопатрой, и еще что-то. Бабушка Дарья отозвала Анну на кухню покалякать о родственниках, шепнула:
— Ты не смейся, пускай балуется. А то пить начнет.
Бабушка Дарья прожила с Геннадием полвека и все боялась, что он запьет.
3
Сумерки были наполнены звуками, возникшими от тишины и прозрачности воздуха. Голоса от колодца, женский смех, воркование телевизора, далекий гудок грузовика и даже перестук колес поезда в неимоверной залесной дали — все это было нужно, чтобы как можно глубже осознать необъятность неба, блеск отраженной луны в реке, молчание леса, всплеск рыбы и звон комаров.
Анна поднялась к дому и, не спеша, улыбаясь воспоминанию о дедушкиной болтовне, открыла на этот раз покорную дверь. Держа в руках замок и крынку с парным молоком, она вошла в темные сени, сделала шаг и неожиданно налетела на что-то твердое и тяжелое. Крынка грохнулась об пол, замок упал и ударил ее по ноге. Анна вскрикнула, охватила руками лодыжку, и тут же из-за перегородки, отделявшей сени от холодной горницы, резкий мужской голос спросил:
— Ты что, Кин?
С чердака откликнулся другой голос, низкий:
— Я наверху.
Анна, несмотря на жуткую боль, замерла. Ее на мгновение посетила дикая мысль: она попала в чужой дом. Но по эту сторону ручья только один дом. И она минуту назад отперла его.
Часто заскрипели ступеньки узкой чердачной лестницы.
Скрипнула дверь в холодную комнату.
Два фонаря вспыхнули одновременно. Она зажмурилась.
Когда открыла глаза, щурясь, увидела: в сенях стоят двое, а на полу посреди сеней — большой желтый чемодан, забрызганный молоком. Молочная лужа растеклась по полу, рыжими корабликами покачивались черепки.
Один был молод, чуть старше Анны, элегантен, в синем костюме, галстуке-бабочке, с вьющимися черными волосами, с гусарскими наглыми глазами. Второй, спустившийся с чердака, — постарше и помассивней. Лицо скуластое, коричневое, светлыми точками горели на нем небольшие глаза. Он был одет в черный свитер и потертые джинсы.
Анна выпрямилась, морщась от боли, и спросила:
— Вы через окно влезли?
Мужчины держали наготове, как пистолеты, яркие фонарики.
— Что вы здесь делаете? — спросил скуластый.
— Я живу здесь. Временно. — И, как бы желая сразить их наповал, Анна добавила: — Вот видите, я и пол вымыла.
— Пол? — спросил скуластый и посмотрел на лужу молока.
Анна была так зла, да и нога болела, что забыла об испуге.
— Если вам негде переночевать, — сказала она, — перейдите через ручей, в крайний дом. Там комната пустая.
— Почему это мы должны уходить? — спросил молодой гусар.
— Вы что, хотите, чтобы я ушла?
— Разумеется, — сказал молодой. — Вам здесь нечего делать.
— Но ведь это дом моей тетки, Магды Иванкевич.
— Это черт знает что, — сказал молодой гусар. — Никакой тетки здесь быть не должно.
— Правильно! — воскликнула Анна, преисполняясь справедливым гневом. — Тетки быть здесь не должно. Вас тоже.
— Мне кажется, — заявил скуластый, — нам следует поговорить. Не соблаговолите ли вы пройти в комнату?
