Владимир Данихнов - Минута до рассвета
— Уходи… — тихо ответила Инга.
— Доченька, милая… — прошептал он. — Открой…
— Не пытайся выломать дверь, — сказала она. — У меня твой нож, отец…
— Я… — начал было Эдик, но замолчал не в силах произнести хоть что-нибудь.
— Я знала, что у тебя есть альбом, в котором хранятся ваши с матерью фотографии, — прошептала Инга. — Я видела эти фотографии — свадьба, мое рождение, ваши счастливые улыбки… Господи, как я тогда любила тебя, папа… за то, что после матери у тебя не было ни одной женщины… за то, что ты продолжал любить ее… Я и не подозревала, что есть еще один альбом.
— Но…
— Почему ты не сказал мне, отчего она умерла? — спросила Инга.
Эдик промолчал, бессильно прислонившись холодным лбом к дверному косяку.
— Открой первую страницу альбома, папочка.
Он не открыл ее — он и так прекрасно знал, что там будет.
Сырой каземат, решетка из толстых железных прутьев, бледная девушка в синем выцветшем вечернем платье. И лишь глаза — ярко-зеленые без черных точечек, что вообще-то нехарактерно для вампиров.
— Лера очень боялась смерти, — тихо сказал Эдик. — Поэтому она сама подставила шею под укус. Видит Бог, я не хотел этого…
— Переверни страницу, папа…
Здесь было две больших нецветных фотографий, снимал близкий друг Эдика, Рой. Он же проявлял пленку и печатал снимки. Эдик ни за что не решился бы доверить это частной фотомастерской.
Подвал. Связанная по рукам и ногам девушка, без движения лежащая на грязном полу. Рядом — упаковка пива. Любимого пива Эдика — 'Оболони'.
На второй фотке диспозиция чуть изменилась. В кадре появился Эдик с бутылкой наготове.
— А я всегда считала тебя простым менеджером пивоваренной компании, — тихонько засмеялась Инга. — Но откуда у простого менеджера возьмутся такие пристрастия? И знания — знания профессионального убийцы.
Он промолчал.
— Еще раз переверни страницу… — вновь попросила Инга.
— Хватит! — властно приказал Эдик и кинул фотоальбом на пол. — Она сама сделала свой выбор, Инга.
— Она хотела жить, папа…
— Она хотела укусить тебя!
— Какая теперь разница… прощай, отец…
И тогда Эдик врезался плечом в дверь, с мясом вырывая щеколду из косяка.
В тот день ему удалось спасти жизнь дочери.
Она вышла в круг света осторожной кошачьей походкой, готовая при малейшей опасности пуститься в бегство.
— Привет, Инга, — поздоровался Эдик.
— Здравствуй, папочка, — улыбнулась девочка, обнажив острые белые зубы.
— Ты все-таки покончила с собой, — тихо произнес Эдик.
— Нет, папа, теперь я намного живее тебя, — почти ласково ответила девочка, поглаживая невидимые порезы на левом запястье. — И сейчас… сейчас ночь и я тебя помню. Правда, здорово?
— Живее меня? — он вдруг болезненно засмеялся, срываясь на хриплый кашель. — У тебя ведь теперь никогда не будет детей, Инга…
— У тебя были… — улыбнулась она. — Ты был счастлив?
— Да, — кивнул Эдик.
Она промолчала, продолжая с пониманием улыбаться.
— Эдик, сбоку несколько вампиров ползут, — прошептал Рой. — Скажи своей девчонке, чтобы они убирались, иначе никаких переговоров не будет…
— Прости, Рой, — сказал Эдик.
Парень, словно немой клоун, подпрыгнул на месте и стал заваливаться вперед — в груди у него зияла огромная кровавая рана.
Винтовка была горячей, пахло раскаленным металлом и паленой плотью — Рой отбросил оружие в сторону.
Инга, нахмурившись, посмотрела на него.
— Я хочу, чтобы это сделала ты, — попросил Эдик.
Его дочь с готовностью обнажила клыки.
Мир изменился почти мгновенно.
Осталось всего два чувства: легкий почти незаметный голод и спокойствие.
Почти мировое спокойствие, которое, говорят, обычно снисходит на известных философов, которые всю жизнь только и делали, что искали ее, жизни, смысл.
Его же спокойствие, впрочем, было связано немного с другим — Эдик знал, что теперь никогда не умрет.
И именно это испугало его человеческое Я, которое еще не успело полностью раствориться в новой сущности, больше всего.
Эдик сделал шаг назад, затравленно глядя на серые лица, появляющиеся из темноты — Сережка, его дочь, мужичок, очень похожий на давешнего интеллигента… Все они ободряюще улыбались Эдику.
— Ну как, папа? — спросила Инга.
— Это здорово, — повторил Эдик слова дочери, наблюдая как обесцвечивается его кожа.
Он посмотрел в глаза своей девочки и не увидел отражения.
— И это ужасно, — сказал Эдик хрипло — его связки менялись, в горле щипало — организм перестраивался окончательно.
Инга замерла, удивленная:
— Но, почему?
— Я ведь пошел на это лишь для того, чтобы страдать, — тихо ответил Эдик, вдыхая будоражащий аромат крови Роя. — Чтобы понять, как мучалась она… моя… Лерочка… А это… это слишком хорошо.
Взгляд Эдика упал на так и не раскрытую бутылку пива 'Оболонь'.
— Мое любимое, — сказал он, поднимая ледяную бутылку.
Вампиры отшатнулись, и лишь Инга осталась на месте, с ужасом наблюдая за отцом.
Удивительно вкусное и живое пиво смыло в пищевод пыль сегодняшнего дня и приятной прохладцей ухнуло в желудок, который еще не был против таких напитков.
За пивом в желудок полилась шипящая, словно погашенная уксусом сода, кровь, плавящиеся, будто пластилиновые, зубы и остатки пива.
На какой-то миг Эдик почувствовал себя свободным, свободным от всего этого проклятого мира.
А потом даже чувства растворились в напитке, сваренном из хмеля и солода.
4. Финал
— Папочка… Я люблю тебя, папа…
Тихо, так тихо, что слышно как бьется сердце. Или это часы? Да нет же, они электронные…
— Папа, не молчи… пожалуйста, отец…
Он открыл глаза и посмотрел вверх. Все та же серая Труба, все тот же запах гари и плавленного пластика. А он-то надеялся, что все приснилось…
Над ним склонилось лицо его дочери. Она плакала.
— Что со мной? — прохрипел Эдик, чувствуя ужасную боль в горле. — Почему я… выжил?
Она не ответила, лишь продолжала тихонько плакать, не отводя от него своих больших серых глаз.
Он протянул руку и легонько смахнул с ее щеки слезы.
— Как ты красива, — прошептал Эдик. — Моя доченька…
Инга кивнула, растерянно улыбаясь. Потом посмотрела на его часы и прошептала:
— Они разбились, папа… И показывают сейчас одну минуту до рассвета. Когда я тебя укусила, оставалось всего несколько минут до восхода солнца. Поэтому не хватило времени… на полную трансформацию… а сейчас рассвело и… и ты остался человеком, отец.
Эдик кивнул, словно и не сомневался в этом.
