Артур Конан-Дойль - Маракотова бездна – 2 (Властелин Темного Лика)
Был еще один весьма неожиданный феномен, характерный для морских глубин — довольно частые торнадо. Похоже, что они представляют собой периодически возникающие подводные течения, появляющиеся почти внезапно и производящие ужасное действие, вызывая такие же разрушения, как сильнейшие ветры на суше. Нет сомнения, что без этих вихрей наступили бы застой и распад, какие бывают при полной неподвижности. Как и во всех явлениях Природы, здесь была разумная необходимость, но переживание все же было не из приятных.
Когда я в первый раз попал в такой водяной циклон, я прогуливался с чрезвычайно симпатичной девушкой, которую я уже упоминал, — с Моной, дочерью Манда. Мы были в очень красивом месте, около насыпи, заросшей водорослями тысячи разнообразных цветов, лежавшей примерно в миле от Колонии. Это был особый сад Моны, очень ею любимый, состоявший из ламинарий, в которых водились розовые серпулярии, пурпурные офиуры и красные голотурии. В тот день она как раз мне его демонстрировала, и буря началась в тот самый момент, когда мы им любовались. Течение, внезапно нас подхватившее, было столь сильным, что мы не были смыты лишь потому, что держались друг за друга, и потому, что нам удалось спрятаться за камни. Я заметил, что несущийся поток был весьма теплым, даже горячим; это, вероятно, доказывает вулканическую природу вихрей; наверное, это отголоски некоего подводного извержения в какой-то дальней части океанского дна. Поток поднял грязь на огромной равнине, и свет исчез в густом облаке ила, висевшем вокруг нас. Найти дорогу назад было невозможно, так как мы потеряли всякое чувство направления и в любом случае вряд ли смогли бы двигаться против напора воды. Затем, в довершение всего остального, медленно увеличивающаяся тяжесть в груди и затрудненность дыхания свидетельствовали, что запас кислорода подходил к концу. И именно когда смерть совсем рядом, сильная первобытная страсть выходит на поверхность, заглушая менее яркие эмоции. Именно в этот момент я понял, что люблю мою нежную спутницу, люблю всем сердцем и душой, любовью, которая глубоко укоренилась и стала частью меня самого. Какая странная вещь — эта любовь! Ее невозможно анализировать! Я любил в ней не лицо или фигуру, хотя они и были прелестны. И не голос, хотя более музыкального голоса я в своей жизни не слышал, и не ее подвижный ум, поскольку я узнавал ее мысли лишь из выражения ее чувствительного, постоянно меняющегося лица. Нет, было нечто в глубине ее темных мечтательных глаз, в самой глубине ее души, также как и моей, что роднило нас на все времена. Я протянул руку и сжал ее ладонь в своей, читая в ее лице, что не было моей мысли или чувства, которое не проникало бы в ее душу и не румянило бы ее прекрасные щеки. Смерть рядом со мной не страшила ее, и мое сердце забилось от одной этой мысли.
Но этому не суждено было случиться. Наши колпаки, как мне казалось, не пропускали звуков, но на деле некоторые воздушные колебания в них легко проникали или же они создавали своим воздействием аналогичные колебания внутри. Мы услышали громкое биение, гулкий звон, как будто вдалеке били в гонг. Я не понимал значения этих звуков, но у моей спутницы не было сомнений. Все еще сжимая мою руку в своей, она поднялась из-за нашего укрытия и, внимательно прислушавшись, приникла к дну и стала пробираться навстречу вихрю. Эго была гонка против смерти, потому что с каждым мгновением ужасная тяжесть в моей груди делалась все невыносимей. Я видел, как ее милые глаза с тревогой вглядывались в мое лицо, и с трудом зашагал в направлении, которое она указывала. Ее внешний вид и движения показали, что ее запас кислорода меньше израсходован, чем мой. Я держался, сколько позволяла Природа, а затем все поплыло вокруг меня. Я выбросил вперед руки и упал без чувств на дно.
Придя в себя, я увидел, что лежу на своей постели во дворце атлантов. Старик жрец в желтых одеждах стоял у изголовья кровати, держа в руке сосуд с тонизирующим средством. Маракот и Сканлэн склонились надо мной, в то время как Мона стояла на коленях в ногах кровати, и черты ее были исполнены беспокойства. По-видимому, храбрая девушка поспешила к двери убежища, около которой в подобных случаях били в огромный гонг для ориентира всем потерявшимся. Там она описала мое состояние и отвела ко мне спасательную команду, в которой были и двое моих товарищей; они и отнесли меня домой на руках. Что бы я ни делал в этой жизни, я буду благодарен Моне, потому что саму эту жизнь подарила мне она.
Теперь, когда чудесным образом она перешла со мной в надводный мир, мир людей под солнцем, я часто размышляю над тем, что любовь моя была такова, что я желал, страстно желал остаться навсегда в морских глубинах, лишь бы только она была моей. Еще долго я не мог понять эту глубокую, глубинную сокровенную связь, которая скрепляла нас и которую, я видел, она чувствовала так же сильно. Манд, ее отец, объяснил мне эту связь. Его объяснение было столь же неожиданным, сколь убедительным.
Он тихо улыбался нашей любви, улыбался снисходительной улыбкой человека, который понимает, что его предвидение оправдывается. Затем однажды он отвел меня в сторону и установил в своей комнате серебряный экран, на какой атланты проецируют свои мысли и знания. Никогда, пока дыхание жизни не покинет меня, я не забуду того, что он показал мне — и ей. Сидя бок о бок, сжав друг другу руки, мы смотрели, завороженные, на картины, мелькавшие перед нашими глазами, рожденные и спроецированные присущей атлантам внутренней памятью о прошлом их расы.
Мы видели скалистый полуостров, омываемый прекрасным синим океаном. Возможно, я не упоминал прежде, что в этом мысленном кинематографе, если можно так сказать, воспроизводятся не только формы предметов, но и их цвет. На мысу был виден дом причудливой формы, больших размеров, с красной крышей и белыми стенами. Его окружала пальмовая роща. В ней, по-видимому, расположился лагерь, потому что мы различали белое полотно палаток и блеск оружия тут и там, как будто стражники несли вахту. Из этой рощи вышел человек средних лет, одетый в боевые доспехи и с легким круглым щитом в руке. Он что-то нес в другой руке, но было это мечом или копьем, я не мог разглядеть. Он повернул к нам лицо, и я тотчас заметил, что он был той же расы, что и окружавшие меня атланты. Он мог бы быть братом-близнецом Манда, но черты его были более резкими и грубыми — это был жестокий человек, но жестокий не от невежества, а по характеру своей натуры. Жестокость и ум, несомненно, — самое опасное сочетание. В этом высоком лбе и сардоническом выражении обрамленного бородой рта чувствовалось само воплощение Манда, что было видно из его жестов, но душой, если не умом, он с тех пор сильно изменился в лучшую сторону.
