Сергей Герасимов - Разные рассказы
В стену палатки тихо поскреблись и появилась лаборантка Люся.
- Зайди, - сказал директор Юрич.
Лаборантка Люся вошла и принялась выполнять свои непосредственные обязанности.
- По порядку, пожалуйста.
- Первое, - начала лаборантка Люся и проинформировала.
Ее непосредственными обязанностями было докладывать обо всем, что происходит в лагере. Дело в том, что как лаборантка кабинета биологии она уже давно профессионально умерла. В кабинете биологии даже заложили кирпичом стену, из принципа - там, где была раньше лаборантская комната. Делать лаборантке было все равно нечего, потому что не было лабораторных работ. А лабораторных работ не было из-за отсутствия учебного инвентаря. А инвентаря не было из-за отсутствия финансов. А финансов не было просто так, без причины.
Предпоследний микроскоп дети разобрали в позапрошлом году. Последний Юрич унес к себе домой. На всякий случай, вдруг в хозяйстве пригодится. Еще он смутно помнил, что в детстве мечтал посмотреть в микроскоп. Так и не посмотрел до сих пор.
Итак, непосредственной обязанностью лаборантки были доклады и она отчитывалась регулярно, два раза в неделю. Если случались ЧП, то отчитывалась чаще. Лаборантка имела лицо, внушающее неограниченное доверие, и большие уши, развившиеся от регулярных тренировок. Ее уши могли двигаться как у лошади. Уши прикрывались пышной прической.
- Хорошо, - сказал Юрич, - я разберусь. И взял на заметку.
У него был блокнот, где он рисовал звездочки - знак твердости и принципиальности. Звездочки уже заполняли пятую страницу блокнота. А на каждой страничке их было триста шестьдесят (18 на 20). Именно столько огранизационных мероприятий Юрич наметил и исполнил за годы своего демократического правления.
- Дальше.
- Дальше, не могут найти ключ от ящика с инструментом, - продолжила лаборантка.
- Кто виноват?
- Не признаются.
- Я найду. Дальше.
- Дальше Анжела боится сторожить по ночам. Говорит, что слышит шаги.
Юрич нарисовал очередную звездочку. Если слышала, но не донесла преступление налицо.
- Дальше.
- Принесли зарплату, но не могут досчитаться ста тысяч.
- Дальше.
- Разговаривали о вас, разговаривали невежливо, с обидными словами.
- Кто?
Лаборантка Люся начала перечислять; было заметно, что в процессе общественнополезного труда она развила в себе не только уши, но и феноменальную память.
- Это не столь важно, отложим пока, - сказал утомившийся Юрич. Дальше.
- Дальше мужчины собрались и пьют.
- Как, просто пьют?
- Нет, играют в карты и пьют.
- И все?
- Рассказывают анекдоты, играют в карты и пьют.
- И все?
- У Короткого две девятки в рукаве.
- Что пьют?
- Водку.
- Свою или общественную?
- Свою.
- Много выпили?
- Только начали.
Юрич поставил звездочку и решил явиться тогда, когда выпьют много. Чтобы преступление было не только налицо, но и на лицах.
- Сколько их? - спросил Юрич.
- Шестеро. Пьют, ругаются и играют в карты.
- А почему седьмого нет?
- Физног отсутствует по непонятной причине.
- Ладно, - ответил Юрич. - Иди и продолжай работать.
Директор Юрич вышел из любвеобильной палатки и начал строить всех в единую линию, чтобы учить маршевому шагу. Дети слушались неохотно и с бестолковинкой, но строй был создан, марш отмарширован с пользой для воспитания; детям было велено разбредаться по палаткам. В воздухе повисла пыль. Закат прижался к горизонту и светил из-за чешуйчатых сосновых стволов. Казалось, что в темно-розовое небо брошена горсть риса - к хорошей погоде, должно быть. Хотелось кидаться шишками и конфетными бумажками. Было ещё светло; дети вбрели в палатки и выбрели из дырок, предусмотрительно прорезанных сзади. Те, кто не прорезывал дыр, пролезал под брезентом и пачкался в песке, на себя же и пеняя. Кидаясь шишками и конфетными бумажками, дети убредали.
Юрич собрал детей вновь. Построил их в каре и провел воспитательную беседу с целью вразумления и запугивания. Воспитательная беседа была тихой, но жесткой, с называнием имен, прозвищ, оценочных эпитетов, неутешительных выводов и обязательных наказаний, поэтому все стояли напряженно, и серое вечернее небо накрывало каре колпаком. Песок стал цвета цементной пыли, а верхушки сосен сияли и оплывали, как свечи, и ближняя сосна крутила веточкой у виска, намекая на что-то. Особенно напряженно стояли воспитатели, которым должно было влететь пуще всего. На землю опускалась ночь. Чешуекрылые слетались к романтичной доске на праздник любви.
На землю опустилась ночь; мяукали лесные птицы, усердствовал множественный комар, спал столовский кот, слопав столовскую же мышь; Млечный Путь запрокинулся в небо и покатился колесом; планета сжалась, заметив свою малость во вселенском великолепии; замычала корова на заречной ферме и умолкла, прислушиваясь к ночному звуку своего голоса; горела одинокая лампа-контролька; директор Юрич уснул.
Ему снился зал с профсоюзным собранием внутри. Было десять пятнадцать утра. Он чувствовал напряженность в зале. Напряженность была неопределенной и висела в жарком воздухе, как вопросительный знак. На собрании предполагалось кого-то разнести, но Юрич пока не решил кого.
- Пусть откроют окно, - приказал он.
Затрепетали занавески и стало свежее; Юрич сделал перекличку, хотя видел, что явка стопроцентна. Полный зал, - удовлетворенно подумал он.
Он любил называть свой кабинет залом. Все-таки здесь проводились собрания под его, директора Юрича, руководством. В зале легче смотрится в даль, а собрания затем и нужны, чтобы смотреть в даль, указанную направляющим пальцем. Он любил говорить на собраниях и увлекался так, что начилал верить себе сам. Тогда стены зала раздвигались вширь, и превращались в горизонты. По четко очерченным горизонтам маршировали правильные дети; столь же правильные дети не царапали парт и не брызгались молоком в столовой, родители стекались на собрания, привлеченные призывами классоводов, а после собраний прикладывали горячие руки к своим примерным детям, и дети делались ещё примернее. Он любил свой труд и вкладывал в труд всю душу.
Директор Юрич читал доклад. Доклад был о модном в данный воспитательный период милосердии. Он говорил о милосердии и о том, что часто учителю нехватает именно любви, чтобы понять ребенка. О том, что любовь может творить чудеса, что любовь может вырастить оазис в пустыне и растопить ледники; о том, что если в детское сердце закрадывается холодок, то согреть его можно только любовью. Он говорил так и, время от времени, сообщал оргвыводы. За окнами запела мелодия, воздух стал свеж и прозрачен, как утром над рекою, портрет Пифагора умилился и сморгнул, пряча слезу, кактус развесил свой колючий язык, а неблагодарный коллектив рисовал в тетрадках чертиков, пускал по залу записки, вешал на спины своих членов бумажки, чтобы посмеяться, наблюдал за пушинкой, влетевшей в окно, спал, обрывал цветы на подоконнике - любит, не любит, любит - делал самолетики, гонял по парте жучка, подталкивая его карандашиком. Трудолюбивая часть коллектива заполняла свежие бланки отчетности.
