Елена Грушко - Венки Обимура
-- Бес, бес играет вами на пагубу вам,-- твердил Ерема, кидая ненавидящие взоры по сторонам.-- Чародеи проклятущие! -- И с шумом ломанул в чащу.
-- Ерема...-- медленно выговорил отрок.-- Знахарь. Я его голос вспомнил. Он меня изгонял-заговаривал.
-- Тебя?! -- Корявенький лик еще больше исказился от изумления.-- Так это ты, что ль, кикиморка?!
Парнишка пожал плечами, но ответить не успел, потому что в этот миг словно ветер повеял из чащобы -- и явился перед избушкой белый волк. Крупный, поджарый, уши торчком! Замер, горделиво вскинув голову.
Отрок пристально смотрел в желтые лютые глаза, но смотрел без страха, то ли не ведая повадок дикого зверья, то ли чуя, что волк не простой... Меж тем мохнатый мужик склонился к острому уху, что-то лопотал, взглядывая на парнишку зелеными глазами. Суетился, поухивал филин. Волк, чудилось, слушал... Внезапно он издал короткий властный рык, перекинулся через пень, в который был воткнут нож,-- и на поляне возник человек.
Был он высок ростом -- чуть ли не вдвое выше своего косматого спутника. Суров ликом -- прямые низкие брови над хищным носом, тонкие губы прячутся в длинных полуседых усах. Да и голова его и борода были сивы, не отличишь от овчин старого полушубка. Филин перепорхнул на его плечо -- и словно бы иной птицей обернулся: поводил головой, щурился, что твой ястреб!
-- Ну, будь здоров, подкидыш! -- мощным голосом проговорил седовласый.-- Что ж рогожки не дали прикрыться тебе? Весна-то весна, а март морозцем на нос садится. Ты же наг, словно на Егорья вешнего по росе кататься намерился. Разом лихоманка привяжется! -- Он сорвал с плеч тулупчик и укутал отрока. Тот растерянно молчал.
-- Со страху, что ль, речи лишился? -- усмехнулся седовласый.-- А ты не пугайся. Это вот приятель мой, Леший, Лешакович по батюшке. Филин -- гонец мой. Мудреная птица. До совушки-вдовушки, Ульяны Степановны, далеко ему, однако страж надежный, часовой чуткий. Ну а я Михаила, Афанасьев, сын, Антонов внук. Дальше прадедов своих не ведаю. Поди тоже, как я, по чащобам скитались, злобу людскую размыкали, от наветов таились, с волками водились. Ну что ж, хранит Господь и дикого зверя... Молви теперь про себя словечушко.
Парнишка смотрел на Михаилу, и глаза его горели тоской.
-- Не тумань чела, отрок,-- тихо сказал седовласый.-- И змея своих змеят не ест, а тебя, вишь, батька с мамкой отринули... Наслышан, наслышан! -- отмахнулся он от удивленного взора.-- Мышка нашуршала, лозинка прошелестела. Ох, боится народишко дива дивного, чуда чудного! А невдомек ему, что дитятко -- словно тесто, как замесил, так и выросло, породи сынка хоть пахарь, хоть болярин, хоть и Змей поднебесный.
Парнишка понял, что этот человек знает о нем многое -- даже больше, чем он сам, наверное!
-- Не по дням, вижу, возрос ты, а по часам! -- Михаила положил на его плечо руку.-- Как же нарекли тебя? Ох, что же это я, разве поп кикимору крестить станет? Да ведь мы и сами с усами, еще вон с какими длинными! Слышь-ко, Лешенька,-- обратился он к мужичонке-коряженьке.-- Каким именем наречем отрока?
Леший что-то невнятно прогукал. Филин прижмурил глаз, недовольно нахохлился.
-- Ну куда ему по свету с такой кличкой туряться? -- развел руками Михаила.-- Сам посуди: рожден в образе кикиморы, колдуном взрощен, да еще и прозванье богомерзкое... Нет, брат Лешенька. Какое слово первое на язык пришло, когда я его увидел? Юрия-Егория вешнего помянул? Ну так и быть ему Егорием. А прозывать станем... Белым! Глянь, бел он да светел, словно подснежный цвет.
Филин вновь перепорхнул на плечо Лешего.
-- Ну, прощевайте, дружечки мои! -- поклонился им Михаила.-- Скоро закатится зимушка в свои страны холодные, весне дорогу даст -- и пойдем по лесам -- по полям травушке кланяться. Егория обучим нашим премудростям. Как думаете, впрок пойдет наука?
Леший закивал усердно, потом отдал Михаиле поклон -- и как ни бывало ни его, ни филина. Прянул с места иссохший липовый листок, а под ним оказался тугой завиток молодой травинки...
Из приказа по Управлению космического надзора Делаварии
Дело о строительстве завода шестинол-фола-вадмиевой кислоты
...За халатность, приведшую к пространственно-временному искажению, нарушению условий содержания в ссылке Изганни-ка No 1, Куратор No 1 лишается права связи с объектом наблюдения и вмешательства в его судьбу вплоть до особого распоряжения...
Старший инспектор надзора
Ар К.Б.О.С Труга
* * *
Солнышко- ведрышко,
Выгляни, красное,
Из-за гор-горы!
Выгляни, солнышко,
До вешней поры!
Видело ль, ведрышко,
Красную весну?
Встретило ль, ясное,
Ты свою сестру?..
А не сама ли Весна, солнцева сестра, по лесу легкой поступью идет?.. Нет, не дева то сказочная, а белая да румяная дочь крестьянская.
Но не теплы ей лучи солнца жаркого, не веснянка ей поется -- горькая слезонька льется...
Сердце пахаря по весне об урожае болит, радельная хозяйка первого выгона скотины в поле ждет не дождется, а сердце иную заботу знает. Где слабому скрепиться, когда оковы ледяные от взора солнцевой сестры тают!
Долго девица по лесу блуждала,, пока не набрела на покосившуюся избешку. Долго хоронилась в кустах, пока не решилась взойти на крылечко. Долго стояла под дверью, пока не осмелилась ее толкнуть.
Вот и он, колдун! Сама к нему дорогу сыскала, а лишь увидела -обмерла. Только и могла девица, что слезами залиться.
-- Вижу, что не с большой радости ты ко мне наведалась,-- молвил колдун.-- Как зовут тебя?
-- Наталья.
-- А как же молодца того зовут, по ком сердце твое болит?
-- Иваном...
-- Неужто он тебя, такую пригожую, нелюбовью мучает? Коли так -каменное у него сердце да стеклянные глаза.
-- Ах нет! -- вскинулась Наталья -- куда и слезы девались.-- Любил он меня, доподлинно любил! Голубенькой называл, ясонькой, солнечным лучиком! -шептала она жаркие слова и сама горела вся.-- Разлучили нас не смотницы-наговорщицы, не змея-соперница. Вот уже два года одет Иванушка в ризу черную, наречен Иннокентием. Вот уже два года я горе мыкаю, перестарком стала, а и смотреть на других не могу -- только Иванушка, свет-надежа, во сне снится, наяву мнится.
Тяжелый да горький вздох пронесся по избушке. Зашелестели сухие травы под потолком.
-- Экая разлучница у тебя, девонька,-- сама Божья Матерь. Экий лихоимец -- сам Господь Бог. Не страшно с ними в спор вступать?
Показалось Наталье, что от этих слов еще темнее в избушке сделалось. Она только сейчас поняла, чего ж добивается-то! И вспомнила, почему все-таки решилась придти к колдуну, больше которого боялась разве что смерти.
Измаялось сердце девичье, извелась Наталья -- и не сдержала тоски, поклонилась деревенскому знахарю Ереме, мужику бойкому и на слово скорому. Молила его Наталья помочь друга милого вернуть. Узелок принесла, куда тайком от отца положила новый хлеб да беленого холста. Жил Ерема тем, что деревенский люд давал за травы-коренья, за вещий причет от притки, призора, иного лиха. Семижоновка деревня не малая, да и окрест знавали про Ерему. Он не бедствовал! Принял, однако, и Натальины подношения.
