Кир Булычев - Сборник научной фантастики. Выпуск 36
– Елена Сергеевна вам мешает, – согласилась задумчиво девушка. – И очень хорошо делает.
– Нехорошо, – сказал Мирон Иванович. – Она стоит на пути прогресса. Безобразие какое-то. Такая чудесная, а стоит на пути прогресса.
Они вышли на замощенную часть набережной. Одноэтажные домики, глядевшие на речку маленькими, светящимися голубым телевизионным светом глазками, кончились. Пошли дома каменные, двухэтажные. Пока они еще стояли редко – потеснее они столпятся у центра, за гостиными рядами. С речки тянуло холодком, комары не приставали, набережная была совсем пустой, никто не гулял, потому что по телевизору показывали третью серию французского фильма о любовных связях Берлиоза.
Они миновали церковь Святого духа, повернули на Гоголевскую улицу. И тогда Мирон Иванович понял, что они гуляют не без цели, а приближаются к часовне. Ему показалось, что приход сюда был его инициативой, и потому он сказал:
– Вот о ней мы и спорили. Никакой ценности, а углом вылезает на улицу.
Купол часовни давно исчез, она была крыта двухскатной железной крышей и покрашена в желтый казенный цвет. Над дверью, сохранившей еще следы лепнины, была прибита вывеска: "Мастерская по ремонту обуви". А по сторонам двери, у маленьких окошек, были прикреплены щиты, где были изображены всякие виды обуви и написано: "Ремонт срочный и в течение недели". Часовня вылезала углом на проезжую часть, потому что построили ее, когда улица была куда уже. За часовней начинался забор, за которым стоял кран, – там была строительная площадка заводоуправления. Фонарь, горевший на вершине крана, казался звездочкой.
– Я вам честно скажу, Таня, – произнес Мирон Иванович, – у меня есть тщеславие. Вы думаете: вот архитектор, наверное, неудачник, живет в городишке, черт знает где, – это неправильно. Я, как настоящий полководец, – я ношу в сумке маршальский жезл.
И Мирон Иванович похлопал себя по карману пиджака.
– А зачем? – спросила девушка.
Они стояли перед сапожной мастерской, порывы ветра дергали край плохо прикрепленной вывески, и та мелко дрожала, а иногда била по штукатурке.
– Другие мои сверстники, даже более талантливые, просиживают штаны в больших душных комнатах столичных мастерских, воплощая чужие идеи. В тридцать, в сорок лет они остаются мальчиками на побегушках. А ради чего? Чтобы перейти площадь и попасть в зал Чайковского на симфонический концерт? Нет, я хочу всегда быть первым. Сегодня в Великом Гусляре, завтра в области. И я вернусь в Москву – победителем!
– Я сделаю все, чтобы так не случилось, – сказала девушка.
Мирон Иванович не понял, надо ли улыбнуться или обидеться, но предпочел улыбнуться, хотя улыбка вышла неуверенной.
– Если вы решили оставить меня здесь, потому что сами остаетесь, я не возражаю, – сказал он и снова протянул руку, но Таня сделала маленький шаг в сторону, будто ветер отнес ее как лепесток. Рука Мирона Ивановича повисла в воздухе, потом он указал ею на часовню и сказал:
– Что ее стоило снести сто лет назад? Никто бы не возмущался, никто бы не бил в барабаны общественности. Старое должно уступать дорогу.
– Чему?
– Новому.
– Вот этому? – Таня показала на забор, за которым спал подъемный кран.
– Именно. Хотите посмотреть? Там уже вышли на нулевую отметку.
– Нет, не хочу, – сказала девушка. – Мне некогда.
– А я думал, что мы гуляем.
– Это вы гуляете.
– Странно. Самое удивительное свидание, которое было в моей жизни.
– Теперь послушайте меня, – сказала Таня. – А то вы все говорите, а дело не двигается.
– Пожалуйста, – согласился Мирон Иванович. – Пойдемте тогда в сквер. Там лавочки.
– Что вы знаете об этой часовне? – спросила Таня, будто и не слышала приглашения.
– Старая, – сказал Мирон Иванович серьезно, так как вопрос был задан серьезно. – Если что и было, то ничего не осталось. И очень нам мешает.
– Эта часовня, – Таня подошла к ней поближе и дотронулась до обрамления узких окошек, – одно из первых каменных зданий такого рода на севере России. Построена она в четырнадцатом веке. Уже поэтому она уникальна. Это самое старое каменное здание в городе.
– Вы архитектор или историк? – спросил Мирон Иванович.
– Я генетик, – ответила Таня. – Часовню, конечно, перестраивали, но внутренний план и стены, к счастью, полностью сохранились. Зайдите внутрь.
– Нельзя, – сказал Мирон Иванович. – Заперто. Там чужие ботинки лежат. – И он тихо засмеялся.
– Нам с вами не нужны чужие ботинки, – строго возразила девушка. Она подошла к двери, что-то сделала с замком, и дужка его послушно отвалилась. Таня вынула дужку из скобы и отворила дверь. Дверь тяжко заскрипела, и Мирон Иванович вдруг захотел убежать, потому что никогда еще не взламывал дверей.
– Таня! – прошептал он. – Не надо!
– Заходите, – сказала Таня, войдя в сапожную мастерскую и уверенно зажигая свет, как зажигают вернувшись домой.
Часовню пополам разделяла стойка, по эту сторону стояли стулья для тех заказчиков, которые в ожидании срочного ремонта сидят, поджав под себя ноги или поставив носки на газеты, расстеленные на полу. За стойкой были видны два станка, рабочие столы сапожников и во всю заднюю стену – полки с ячейками. В ячейках, выставив носки наружу, стояли парами ботинки и туфли. Мирону Ивановичу приходилось здесь бывать, но только днем, когда заходил починить ботинки. Тогда здесь было шумно, людно, сильно пахло лаком и кожей. Сейчас почему-то даже запахи сапожной мастерской куда-то исчезли.
– Таня, – сказал Мирон Иванович, – там на стройке есть сторож. Он услышит, и будут неприятности.
– Посмотрите на потолок. Видите эти своды? – сказала Таня.
Мирон послушно посмотрел наверх и подумал, что потолок давно пора покрасить. Он в самом деле был сводчатым, и в плавных линиях его была неправильность, будто его не выкладывали из кирпичей, а лепили из глины.
– Таня, – сказал Мирон Иванович, – давайте там, в сквере, поговорим.
При ярком свете лампы Таня была куда менее романтичной, чем в ресторане или на улице. И глаза у нее оказались меньше, чем десять минут назад. И в движениях девушки была какая-то сухость, точность, словно яркий свет сорвал с нее вуаль и ограничил ее в пространстве жесткими линиями. И платье не светилось. Обычное голубое платье.
– Под моими ногами, – сказала Таня, топнув по истертым, крашенным в шоколадный цвет доскам пола, – на глубине полуметра находится настоящий пол часовни. Он представляет собой мозаику. Уникальную мозаику конца четырнадцатого века. Это вам что-нибудь говорит?
– Я ухожу, – сказал Мирон Иванович.
