Клод Вейо - В начале мая
– Саранча, была подобна коням… – Его голос крепнет. – Она была подобна коням, приготовленным на войну… Лица же ее – как лица человеческие… – Устремив взгляд в потолок, он словно читает там пророческий текст. – И волосы у ней – как волосы у женщин! И зубы у ней – как у львов!
Апокалипсис!
– А ведь я узнал вас! Вы с седьмого этажа. Вы писатель…
– Да, точно, я жил на седьмом. Но здесь и просторней и удобней. И потом тут есть бар, а также библиотека. Слушайте, у вас был недурной вкус!
– Я разыскиваю жену.
– И здесь вам вкус не изменил! Но должен сказать, что ее здесь нет. Когда я взламывал вашу дверь, я уже знал, что квартира пуста.
– Она ушла?
Он неопределенно машет рукой, и пламя свеч ложится набок.
– Ушла вместе со всеми, когда тут разъезжали с мегафонами. Вздор все это! Куда уходить-то?
Она ушла. Не дождалась меня. Ей стало страшно. А я-то сам, разве я не просидел четыре дня, забаррикадировавшись в отеле, где страх не давал мне даже открыть ставни?
– А вы, вы предпочли остаться?
У него вид, как будто ему предложили нечто дурно пахнущее.
– Дело в том, что я терпеть не могу толпу. Во время исхода в 1940 году – я тогда был совсем мальчишкой – мне все ноги отдавили. Каждый божий день, в течение недель, масса людей наступали мне на ноги! Кстати, хотите знать, где они все оказались, кто послушался этих, с мегафонами? В лагерях.
– В лагерях?
– Да, в концлагерях. И вот этого я как раз понять не могу. Устроив массовую бойню, звинчи проявили заботу об оставшихся. Как только мы перестали сопротивляться, они прекратили избиение. Странно, да?
Он раскуривает погасшую сигару.
– Вы думаете, я тут сиднем сидел? Ошибаетесь. Я выходил. Сначала разгуливал пешком, потом стащил велосипед, а потом – даже машину. И не для того, чтобы убежать. Чтобы смотреть. Я видел такое, такое… Ну и зрелище, скажу я вам! Вы в метро не спускались? Там тысячи сожженных звинчей. Идешь по колено в этой каше. Они устроили там свои первые колонии. А армия залила напалмом все входы и вентиляционные колодцы… Ну а потом, естественно, уж позвинчало, так позвинчало!
Я разговаривал также с массой людей: с военными, с ребятами из Гражданской обороны, с химиками, биологами, другими учеными… Все пытались найти хоть какое-нибудь средство… Кое-кто говорил о контакте, о переговорах… Жалкий лепет! Звинчи и попытки не сделали вступить в контакт. Они приходят, звинчат, и все! Некоторые утверждают: они организованы, значит разумны. Все правильно! Муравьи и пчелы тоже, в конце концов!.. Но взгляните-ка на это с другой стороны: представьте себе, что в глазах звинчей мы – это муравьи. Что человеку стоит разворошить муравейник? И потом, у вас когда-нибудь возникало желание сесть с муравьями за стол переговоров?
Он встает, непринужденно открывает мой бар и достает два стакана. Плеснув туда немного виски, говорит:
– Я экономлю. Виски мало осталось. Знаете, эти звинчи, в общем-то, меня весьма интересуют. Чего они хотят? Нам даже неизвестно, откуда они. С одного из спутников Юпитера, по словам какого-то ученого. Я его слышал по радио, когда оно еще работало. Но он-то откуда знает, я вас спрашиваю? Во всяком случае, несомненно одно: как мыслящие существа мы их абсолютно не интересуем. Похоже, они даже не заметили этой нашей особенности, которой мы так гордимся. Они, без сомнения, также разумны, но совершенно по-другому. Настолько, что нет даже смысла сравнивать.
Он тыкает в меня окурком сигары.
– Вы видели, чтобы звинч зашел в какой-нибудь дом? Заинтересовался каким-нибудь механизмом? Попытался завести автомобиль? Проявил хоть тень любопытства перед пулеметом или телефоном-автоматом? Нет. Если бы не корабли, на которых они прилетели, можно было бы подумать, что им неизвестно даже само понятие техники. Нет, о машинах для звинчания я забыл, но кто-нибудь может похвастаться, что видел хотя бы одну из них? Я слышал, как один биолог утверждал, что достаточно им зазвинчить хором, и результат будет тот же. Так что из этого следует?
Он продолжает говорить как бы сам с собой, перебирая вслух мысли, заполнившие его часы и дни одиночества.
– Они даже не пытались восстановить или просто занять разрушенные города. Даже колонии в метро были временными. Единственное, что они сделали, так это возвели в сельской местности свои поселения – груды желтоватых желатинообразных коконов. Коллективистская деятельность, чисто функциональная цивилизация, чьи законы существования совершенно недоступны человеческому разуму.
Он ударяет себя по колену.
– И все-таки, черт возьми, раз они явились к нам из такого далека, должна же быть на это какая-то причина!
Я допиваю виски и резко встаю.
– Я не намерен искать эту причину здесь, в пьяной болтовне. Я хочу найти свою жену.
Он небрежно вскидывает руку, делая вид, что отдает мне честь.
– Удачи, благородный супруг! Поплотней закройте дверь за собой.
– Те лагеря, о которых вы говорили, где они находятся?
– В пригороде. Собственно говоря, это не совсем лагеря. Больше похоже на цыганский табор или стоянку туристов. Ни заборов, ни колючей проволоки. Только звинчи вокруг сторожат. Я наблюдал за таким лагерем в бинокль с крыши одного из ближайших зданий. Люди выглядят неплохо. Есть полевая кухня. Жизнь организуется. Я видел женщин, стирающих белье в корытах, мужчин, играющих в шары. Видел и детей.
Он замолчал. В его глазах вновь появился тоскливый жар, который я заметил вначале.
– И не уговаривайте меня пойти вместе с вами. Я не пойду.
Эти бараки, палатки, развешенное белье, играющие ребятишки, а вокруг эта гигантская саранча…
Его передергивает от отвращения.
– Люди под стражей у… у этого… Вот что ужаснее всего – ужаснее, чем разрушенные дома, чем трупы на улицах, чем лишившиеся рассудка солдаты, чем вонь в метро… Я и видеть этот лагерь больше не хочу.
– Если я увижу там жену, смогу ли я к ней пройти?
– Ну, еще бы! Уж в чем, в чем, а в сообразительности звинчам не откажешь! Пока я был там, на крыше, я видел, как многие, изголодавшись, шли туда на запах похлебки. Но вот выйти оттуда… Нет, я не пойду с вами, лучше сдохну здесь от голода и жажды.
Поставив стакан, я медленно направляюсь к двери, но оборачиваюсь на его внезапный смех.
– Держу пари, что вы не читали моих книг. А вы знаете, что я писал? Со смеху помрешь: научную фантастику!
Я не могу удержаться от улыбки.
– Вы не смотрели на кухне, на верхней полке шкафа? Там должна быть еще целая бутылка.
Я не добрался до лагеря. Все случилось гораздо раньше. Человек шагал посреди улицы совершенно открыто, без всяких признаков предосторожности. Неужели достаточно надеть фуражку, опоясать себя портупеей и повесить на плечо карабин, чтобы вышагивать с такой пренебрежительной уверенностью, с таким показным безразличием ко всему окружающему, с такой убежденностью в собственной неуязвимости?
