Иден Филлпотс - Архидьякон и динозавры
Вскоре мы уже шли по берегу моря, переступая через многочисленных черепах и огибая спящих ящеров, иные из которых достигали тридцати футов в длину. Там меня постигло несчастье, и я потерял верного Питера. Глупый кот стал чересчур предприимчив. Ознакомившись с юрскими чудесами, он утратил бдительность и подошел слишком близко к воде. В этот момент голодный плезиозавр высунул из волн десятифутовую шею, и Питер навеки утратил интерес к мезозойским материям. Я очень горевал. Питер был звеном, соединявшим меня с будущим. Он принадлежал моей жене, и я представлял себе, какую горечь утраты испытает она при вести о безвременном конце его колоритного существования. Затем я вспомнил, что от Адама и Евы меня отделяли миллионы лет. Эта мысль привела меня в чувство, и я впервые ощутил, как одинок был здесь, вдали от человечества. Неделей ранее пошел шестидесятый год моей жизни, и в человеческом смысле я вряд ли мог надеяться дожить до начала христианской эры. Я злился, понимая, что умру за двенадцать миллионов лет до рождения собственной жены; что хорошего быть архидьяконом англиканской церкви за долгие века до того, как «Британия первой, по воле Небес»[6] поднялась из лазурных вод? До боли ясно было одно: на протяжении многих тысячелетий у меня не будет ни работы, ни заработка. Помню, я больше всего беспокоился о заработной плате и о том, что никогда не увижу свой собор. Даже при самом великодушном подсчете, этот мир добрался лишь до двадцатого стиха первой главы книги Бытия! Честно говоря, я пал духом; и в этот миг отчаяния мне повстречался Brontosaurus Excelsus, один из самых крупных динозавров. Он перемещался на четырех ногах, достигал шестидесяти футов в длину и весил, вероятно, двадцать тонн. Мне было все равно. Он с молчаливым презрением миновал меня и направился к воде; помнится, я в свою очередь окинул его насмешливым взглядом.
— Ты огромен и неуклюж, но уступаешь атлантозавру[7]. Он умел вставать на задние ноги и ходить, как я, царь зверей и архидьякон!
Но бронтозавр не обратил на меня внимания. Сомневаюсь, что он услышал меня; все эти травоядные — ленивый, сонный и ни на что не претендующий скот. «Какой смысл, — с горечью сказал я сам себе во сне, — дорасти до шестидесяти футов, когда у тебя нет ни мозга, ни речи? Лучше уж быть камнем или деревом, чем одним из таких пустоголовых созданий. Природа, впрочем, еще дитя, вот она и возится с топорными игрушками и глупыми куклами».
И тут на глаза мне попался след, который заставил меня затаить дыхание. Я понял, что это след цератозавра[8], а этот ящер зависел от животной пищи и не боялся никого. Громадные лапы оставили глубокие отпечатки во влажной почве. Между ними тянулась глубокая борозда, как будто динозавр тащил за собой большой плуг. По-видимому, то был след громадного хвоста. Было также очевидно, что зверь привык передвигаться на двух ногах; судя по растерзанным останкам чудовищ поменьше, попадавшимся на тропе, по пути он, несомненно, закусывал.
Тучи сгустились, начали падать отдельные тяжелые капли дождя. В воздухе висел вулканический запах. Совсем рядом гигантский динозавр хрустел чьими-то костями. Мое сердце забилось сильнее; я глянул на ремингтон и, собрав все свое мужество, двинулся вперед.
За рощицей хвойных деревьев я вышел на цератозавра. Он только что покончил с небольшим крокодилом и искал другого, когда завидел меня. Я никогда не предполагал, что на свете бывает такая могучая, грандиозная масса плоти. Его пасть была открыта, голова огромна, зубы страшны. Широко раскрытые глаза не уступали в размере колесам паровоза, шея высилась, подобно башне, тело являло стадо слонов. Мне недоставало опыта, но все же я понимал, что передо мной стоит хищный динозавр намного больше тех, чьи ископаемые кости до сих пор попадались ученым. Собственно говоря, он совсем не стоял. Гигантскими шагами он приближался ко мне, вытянув голову, словно змея. Ростом он был, как мне показалось, около пятидесяти футов, но точные измерения и научные наблюдения, понятно, были исключены. Зверь приближался так быстро, что я лишь успел нацарапать скорописью несколько цифр на манжете. Только две вещи беспокоили меня: выкажет ли динозавр уважение к моему сану и, если нет, остановит ли его мой ремингтон, когда он ринется на меня. Он наклонил голову и выпрямился во весь рост. Черным языком он облизывал губы — вне сомнения, предвкушая обед. Я выстрелил в нужный момент, но на зверя это не произвело никакого впечатления, и секунду спустя он навис надо мной, а я повернулся, собираясь бежать. На мой духовный сан динозавру было наплевать; зверь подверг его суровому испытанию — не сгибая массивные задние ноги, он наклонился, сжал меня в когтях и поднял футов на двадцать пять в воздух. Не понимаю, как выдержали моя одежда и белье: даже в это роковое мгновение я удивился тому, что ни единый шов не разошелся. Динозавр издал низкое горловое шипение, прижал меня к груди, согнул шею и, вращая громадными глазами, обнажил клыки. Я не мог пошевелиться, все мои чувства и мысли были точно парализованы. Голова зверя покачивалась надо мной, на щеке я чувствовал его гнилостное дыхание, желтые глаза смотрели мне прямо в лицо, твердый нос тыкался в ребра. Затем ко мне вернулась способность сопротивляться. Я бился, размахивал руками и ногами и кричал. Пока я боролся, жуткая хватка зверя понемногу начала ослабевать, а очертания тела расплываться; но желтый глаз с каждой минутой разгорался все ярче. Постепенно я начал просыпаться. Проявились очертания современной обстановки, я заметил общий беспорядок, затем потолок своей спальни и другие знакомые вещи. Желтый глаз продолжал гореть. Я ахнул и вырвался, наконец, из этой кошмарной хватки, весь мокрый от пота, дрожа от ужаса, испытанного при виде динозавра. Занимался рассвет, кругом валялись смятые одеяла и простыни. Я осознал, что чуть не упал во сне с кровати, и там, где во время мирной дремоты обычно покоились мои ноги, теперь лежала голова. Но желтый глаз все горел, пока я окончательно не понял, что яркая точка была всего только большим медным набалдашником в изножье кровати.
Только тогда я вернулся к действительности и обнаружил себя в начале двадцатого столетия.
В тот день за завтраком Питер, как водится, мяукал и выпрашивал сардинку. Но когда я спросил, «А как насчет того птеродактиля, старина?» и «Каково было внутри плезиозавра, дружище?», он вместо ответа принялся месить меня передними лапами и привычно замурлыкал. Наш Питер — приличных размеров кот, но в то утро, после увеселительной прогулки в мезозой, меня поразило, какой он, в сущности, маленький.
Примечания
