Антонин Сель - Бунт машин
— Катастрофично! — подтвердил Брассер-д’Аффер.
Но молодую девушку не испугала возможность катастрофы.
Трепидекс еще несколько раз возвращался к своему предложению, но по-прежнему безуспешно.
* * *— Ну, ты довольна? — спросил Брассер-д’Аффер Гамину, когда Трепидекс ушел. — Ты будешь блистать в свете… Поцелуйте меня, ваше величество.
Отец был в восторге. У этого человека были две страсти — дочь и деньги. Черствый эгоист, разоритель людей, не останавливающийся ни перед какими препятствиями, употреблявший все усилия на то, чтобы добиться наживы, увеличить свой доход; то волк, то шакал, действующий с одинаковым успехом и в открытую и из засады, — Брассер-д’Аффер дома превращался в добродушнейшего папашу, нежного обожателя своей девчурки.
С первых же дней вдовства он перенес свою любовь на ребенка. Ее слабость, невинность, чистота смягчали его жесткость и наполняли его сердце нежностью и гордостью, не говоря уже о том, что отдых около ребенка восстанавливал силы дельца, необходимые ему в погоне за наживой.
С течением времени девочка превратилась в девушку, почти в женщину; всюду, где она появлялась, ее красота производила впечатление; молодые люди увивались около нее; до отца долетали отзвуки то восхищения Гаминой, то зависти к ней. Вскоре ему стало этого мало: тщеславие заставляло его стремиться к головокружительному, всех затмевающему успеху. В то же время радость его постоянно омрачалась страхом, что недалек тот день, когда дочь покинет его ради того, кого она назовет своим мужем…
Гамина обвила руками шею отца и поцеловала его. Брассер-д’Аффер прошептал:
— Я тоже очень доволен. Ты меня насмешила фразой — «я должна обдумать». Кокетка. Я сейчас протелефонирую Трепидексу…
— Да, чтобы сказать ему, что я отказываюсь.
Брассер-д’Аффер отшатнулся от Гамины.
— Отказываешься? Быть не может.
— Отказываюсь, — повторила дочь.
— Но почему?
— Потому…
— Трепидекс тебе не нравится?
— Нет, нет…
— Так в чем же дело?
— А в том, что все эти «безумства неистовых» меня ничуть не прельщают. В этом все и дело.
— В этом все и дело? — переспросил Брассер-д’Аффер. — Не понимаю.
— Знаешь, о чем я собиралась тебя попросить, когда ты меня знакомил с Трепидексом? Купи мне простую дачу, подальше от города, где бы я могла мирно пожить летом. Небольшой домик.
Ошарашенный отец схватился за голову.
— Ты сошла с ума? — простонал он. — Простую дачу? Небольшой домик? Провести там мирно лето?.. Положительно рехнулась!..
— Папа, — сказала Гамина, — я в полном рассудке. Что удивительного в моей просьбе?
— Значит, я совсем не иду в счет, — воскликнул делец. — Ты не хочешь доставить мне удовольствие? Ведь ты знаешь, как я бываю счастлив, когда вижу, что ты окружена восхищенной толпой, когда слышу похвалы тебе. И ты хочешь лишить меня этого. Гамина, я никогда ни в чем тебе не отказывал, но сейчас прошу: согласись; пусть твой трон возбудит зависть у всех. Не лишай меня удовольствия. Я тебя так люблю, моя детка.
Гамина молчала.
— К тому же, — продолжал Брассер-д’Аффер, ободренный этим молчанием, — тут затронуты и мои интересы. Ты слышала, что я должен взять на себя коммерческую часть всего дела. Понимаешь, что это значит? Если мы обидим Трепидекса, дело сорвется, и твой отказ обойдется мне очень дорого. Долг дочери должен подсказать тебе, как надо поступить. Ты можешь презирать почести, но не лишай меня возможности извлечь из них деловую пользу.
— Хорошо, я соглашусь. Но при условии, что ты все-таки купишь мне дачу.
— Хоть сейчас. Завтра. Сегодня вечером. Я поручу это дело агенту.
Гамина захлопала в ладоши.
— Поцелуй меня, папка, — затараторила она.
Брассер-д’Аффер просиял.
— Ах ты, чертенок, — погрозил он Г амине. — У меня не дочь, а козочка, и одна из самых капризных.
Совершенно успокоившись, он вынул сигару и стал рассказывать о том, что делал утром. Сунув руку в карман за коробкой спичек, Брассер-д’Аффер нащупал бумажник, переданный ему лакеем, и крайне удивился.
— Ах да, — вспомнил он, — совсем забыл. Еще один полуумный, и притом самый настоящий. Не желаешь ли полюбоваться портретом секретаря «Союза машин»?
Гамина открыла бумажник и вынула оттуда фотографию молодого человека.
— Ну и физиономия, — улыбнулась она, — урод. Почему он тебе презентовал свою фотографию?
— Она выпала вместе с бумажником из его кармана. Что ему от меня было нужно? Шут его знает. Достаточно того, что приходит джентльмен и заявляет, что машины организовали союз…
Отец и дочь от души расхохотались.
III
Обозрение «Обнаженная» пользовалось огромным успехом. В первой картине появлялось 30 девиц, украшенных только голубыми лентами. Освещенные прожекторами, они выделывали всевозможные па под звуки оркестра. Во второй картине те же девицы, но уже с розовыми лентами, маршировали в разных направлениях. В третьей опять эти же девицы, на этот раз с лиловыми лентами, дефилировали с корзинками в руках мимо крикливой торговки… Всего было 15 картин, следовательно, 15 перемен лент и 15 песенок. Публика валила валом.
— Пишите как можно больше глупостей, — советовал всегда авторам директор «Артистического мюзик-холла». — Публика, как вы знаете, не любит ломать себе голову; к тому же, большинство наших посетителей иностранцы — все равно им непонятен текст. Кричащие декорации, отсутствующие костюмы, цирковой и уличный жаргон, побольше грубого юмора и сальностей, две или три выигрышных роли, куплеты на злобу дня, и готово. За успех ручаюсь.
И действительно, обозрение давало полные сборы и шло уже в 200-й раз. Директор потирал руки, авторы его, успевшие настряпать 12 подобных обозрений, смотрели свысока на драматургов, мечтавших о поэзии и вдохновении.
* * *В этот вечер публика зрительного зала была настроена исключительно восторженно. Три тысячи рук дружно аплодировали перед началом, посередине и в конце каждой картины. Воодушевление зрителей передалось и на сцену. Все шло великолепно, как вдруг директору дали знать, что Каботина еще не приехала.
Каботина была заключительным гвоздем спектакля: она появлялась в 15 картине, а сейчас шла уже 14-я. Директор кинулся в кабинет и протелефонировал:
— Алло! Мадемуазель Каботина больна?
— Нет, сударь, — ответил женский голос. — С кем я говорю?
— С директором мюзик-холла.
— А я горничная мадемуазель. Мадемуазель уехала в свое время в театр.
— Чтоб ее черт побрал! — зарычал директор. — Куда же она девалась? Уже половина двенадцатого.
