Джефф Райман - Детский сад
«Но ведь всем же скучно, — изнывала Милена, — и актерам и детям. Так зачем, зачем, зачем мы все это вытворяем?»
Свою реплику, одну из шестнадцати, она пробормотала чисто машинально:
— Это уж про меня, с вашего соизволения!
«И кому это надо? Ну вот, теперь хоть переобуться можно».
ДО ДОМА МИЛЕНА ДОБРАЛАСЬ, когда уже почти стемнело. Она неспешно брела по тротуару вдоль Южной набережной, скудно освещенной спиртовыми фонарями. На западе небо еще теплилось дымчато-розоватым закатом.
Сквозь сгущающийся сумрак смутно проступали контуры Национального театра Южной Британии. Старое здание держалось за счет боковых башенок-пристроек и бамбукового каркаса.
Его называли Зверинцем — кто добродушно, а кто и не без намека. Милена официально состояла в театральном сословии, хотя еще ни разу не играла ни на одной из основных площадок Зверинца. Одной из главных достопримечательностей театра было кафе «Зоосад» — круглосуточно функционирующая ресторация. Актерам не полагалось подпитываться солнечными лучами. От них излишне — до багровости — лиловела кожа, что недопустимо для исполнения Шекспира и вообще классики. Актерам надлежало быть светлокожими — чтобы соблюдать историческую достоверность. Им полагалось есть пищу, которой молодому организму частенько не хватало.
В кафе «Зоосад» Милена захаживала, когда чувствовала себя одиноко или когда совсем не хотелось возиться со своей одноконфорочной плиткой-спиртовкой. Своего рода снадобье от душевной хандры. За столиками, непринужденно болтая и похохатывая, сидели посетители: молодые звезды богемы или же дети членов Партии — нарочито невозмутимые, изысканно одетые. Милена, стоя в хвосте медлительной очереди за горячей водой, смотрела на них голодными глазами.
Здесь царила мода на различные исторические типажи, все были на этом буквально повернуты. Особо стильная молодежь носила черное, изображая якобы восставших из гроба знаменитостей. «Вампиры Истории» — так они себя называли. Напичканные вирусами мозги бдительно подсказывали им, как избегать анахронизмов и полностью соответствовать выбранной эпохе. Это напоминало легкое безумие.
Вампиры появлялись только с наступлением темноты, чтобы солнце не могло повредить их изящной бледности. Им тоже надо было есть, и они могли себе позволить блюда под стать своему историческому антуражу. У Милены же достатка хватало лишь на убогих кальмаров-маломерок да холодноватую лапшу из водорослей, с синеватой подливкой. На до краев наполненные вкусной снедью тарелки Вампиров было просто больно смотреть; Милена отводила глаза.
Она заметила Сциллу — знакомую актрису, ее столик сейчас как раз освободился. Сцилла только что распрощалась с несколькими собеседниками, проводив всех бархатным поцелуем в щечку. Сцилла знала всех, даже Милену.
— И кого это мы нынче изображаем? — поинтересовалась Милена, опуская поднос на столешницу.
Сцилла была в черном; на лице, намазанном белилами, контрастно выделялись вампирские тени вокруг глаз.
— Просто себя, — небрежно бросила она. — Ведь это же я встаю из могилы, а не кто-то там.
— Надо же, некоторые для разнообразия уже начинают играть самих себя, — подивилась Милена.
— А что, по крайней мере, типажу это не вредит, — парировала Сцилла. Судя по всему, она стремилась стать Бестией — то есть одной из примадонн Зверинца.
— Знаешь, моя пьеса меня уже достала, — поделилась Милена, с неизменной тщательностью прополаскивая нож и вилку в чашке с горячей водой. — Ты, случайно, не подскажешь, как бы мне исхитриться свой костюм поменять? Эти башмаки меня просто бесят.
— Да никак не поменять, если костюм — часть оригинальной постановки. Ты же отойдешь от исторического образа.
— Да они так по-дурацки шлепают по сцене. Не хочется быть посмешищем.
Сцилла пожала плечами.
— Ну, разве что на Кладбище прогуляйся.
Это что, из разряда вампирских шуток, что ли? Милена глянула на Сциллу, чуть сузив глаза: жизнь научила ее пробовать юмор на зуб.
— Да, на Кладбище, — повторила Сцилла с нажимом, словно упрекая собеседницу за невежественность. — Туда всякое старье сдают, за ним вроде никто и не следит.
— То есть можно вот так пойти и взять, что ли? Без согласования с режиссером?
— Ну да. Есть там один старый склад, под мостом.
Сцилла стала объяснять, как туда добраться, и тут к столику, шаркая, подошли еще двое Вампиров, в одежде а-ля двадцатый век: на нем черный смокинг, на ней черное платье с люрексом. Похоже, что партийные, или, как говорили в народе, Противные.
Юноша для показной солидности носил очки, а в нос себе вставил что-то, от чего ноздри чуть заметно трепетали. Волосы гладко прилизаны, а щеки присыпаны зеленоватой пудрой, чтобы лицо имело нездоровый вид.
— Добрый, э-э, вечер, — произнес он чопорно, с нарочито американским прононсом. — Мы только что кое-как сумели улизнуть от Вирджинии. Бедняжка весь вечер занимается тем, что перечисляет, чем именно Джойс плох как писатель. При этом зависть ее столь очевидна, что мне стало неловко.
Его спутница туманно улыбнулась из-под своей широкополой шляпы, напоминающей вазу.
— Том? — спросила она томным голосом (юноша стоял к ней спиной). — Я, кажется, к вам обращаюсь! Том, вы что, не слышите? Том!
— Томас и Вивьен Элиот! — воскликнула Сцилла, этим явно доставив парочке удовольствие. — Нет, вы видели? Ну просто вылитые! — Юноша и девушка явно не хотели выходить из образа.
«А своего-то в вас хоть что-нибудь осталось?» — подумала Милена.
— Не припомню, имел ли я удовольствие быть с вами знакомым? — обратился к ней юноша, церемонно протягивая Милене руку. У Вампиров этот жест сходил за приветствие. Юноша пожелал узнать, кого Милена изображает.
— Я-то? — переспросила Милена с глухой неприязнью. Протянутую руку она демонстративно не заметила. — Да так. По жизни была швеей-мотористкой, в Шеффилде девятнадцатого века. Померла в двенадцать лет. И упыриха из меня так себе. Клыков нет, одна экзема с рахитом.
Вампиры, поскучнев, отчалили.
— Эк ты их! Как ветром сдуло, — одобрила Сцилла.
— Сдуло так сдуло, — вздохнула Милена. Ну почему мне все не по нутру?
— Сцилла, со мной что-нибудь не так? — спросила она вслух.
— Да ну тебя! — буркнула та. — Просто ханжой не надо быть. И упертая ты какая-то, — добавила она, помолчав. И, как бы сглаживая остроту замечания, пропела: — Ла-ла-ла-а. — Это было совершенно ни к селу ни к городу, будто любое чувство можно переложить на песенный лад.
