Юрий Петухов - Наемник
- Не верь ему, все римляне лживы!
- Сам же говорил, будто не ромей он?
Меж стражниками возникла короткая перепалка.
Воспользовавшись ею, Даброгез продвинулся вперед еще на три шага.
- Куда?!
Арбалет взлетел вверх, и тяжеленная, целиком железная стрела раздробила щит, оставила вмятину в наруче, причинив Даброгезу жесточайшие страдания - руку словно в расплавленное олово окунули, в глазах поплыли мутные видения сирийских пустынь. Даброгез стряхнул оцепенение, мгновения не прошло. Все! Обломки щита остались позади, в грязи. Меч врос в руку, налился силой. Двоих он смял сразу же, конем смял. Третьему, главному, пришлось отведать стали - длинные тонкие ноги сделали машинально три шага, тело скрючилось, привалилось к пористой серой стене, а голова осталась на месте, лишь опустилась на четыре локтя ниже, под ноги арбалетчику. Даброгез знал: если тот заголосит, сбегутся остальные, в том случае, конечно, если они вообще здесь есть и не перепились - организация охраны этих провинциальных городков-деревень была хорошо знакома ему.
- Пощади! - просипел под занесенным мечом франк.
Даброгез опустил руку - зачем лишняя кровь? Хотя если подумать, то тот, к кому он сюда приехал, сумел бы по достоинству ее оценить, и чем больше было бы пролито, тем выше была бы оценка - кто из властителей жалеет свою стражу, своих людишек?! Только не по нутру это было Даброгезу. "Старею, подумал он, - пора бы восвояси". И содрогнулся от этой мысли.
Сбитые наземь стражники оправились и потихоньку подбирались к оброненным алебардам. Лица их были заляпаны черной жижей. Даброгез погрозил рукоятью меча.
- Зачем вы здесь? - спросил у арбалетчика.
Тот часто заморгал, осклабился.
- Платят хорошо.
- Теперь заплатят сполна. - Даброгез кивнул на безголового у стены.
Франк угодливо захихикал, но лицо его было напуганным.
- Уравняли длинного, в самый раз, на башку его пустую, прошипел из лужи один стражник, выжимая в кулак намокшую бороду.
И тут франк как проснулся - глаза загорелись, руки дрогнули, пальцы скрючились. Забыв про свой арбалет, он бросился к убитому и в секунду срезал с пояса черный кожаный мешочек. Рука сунулась, было к вороту, чтобы пустить кошель за пазуху, но остановилась. Франк исподлобья глянул на Даброгеза. Расставаться с добычей ему не хотелось, он даже сделал небольшой шажок к брошенному арбалету, но замер и весь как-то сжался, напрягся. Даброгезу показалось, что франк сейчас зарычит навроде той собаки в нише. Он качнул головой.
- А нам, как же это? - засуетились вставшие стражники. Драться при центурионе они не решались - тот все еще не выпускал меча.
- Делись с товарищами, что же ты?! - медленно проговорил Даброгез.
Франк нехотя развязал мешочек, сунул внутрь два пальца лицо его исказилось, нижняя губа отвисла.
- Вынай, чего тянешь! - торопили остальные.
Франк высыпал на широченную, как седло, ладонь с десяток железных наконечников стрел. "А ведь могли перебить друг друга за это железо, - подумал Даброгез, - надеялись, что начальник-то богат, успел натягать, да, видно, в другом месте хранил, с собой не таскал. Впрочем, и железо сейчас недешево". Наконечники разделили. Одежду и доспехи с убитого сняли. Тело отволокли за угол. Туда же франк пинком отправил и голову. "Вот и все! Кто тут судьба... он? А может, я? А может, и впрямь, сверху кто-то? Так не сверху же его под меч подпихнули, сам вылез - поди разберись!" Из темноты щели сверкнули знакомым стеклянным блеском глаза то ли пса-трупоеда, то ли префекта. Ком в горле вырос. И что было хуже ком этот или дергающая, рваная боль в руке, Даброгез не знал. Пока что все было плохо, хуже некуда. Он прекрасно понимал, что если и на этот раз вернется с пустыми руками, дружина за ним больше не пойдет - кому нужны неудачники. Даброгез тяжело вздохнул, склонил голову. А ведь прежде счастье не оставляло его. Из дома ушел с обломком прадедовского меча - не меч, засапожник. Князь усмехнулся, слова не сказал - по дороге, дескать, сам отстанет, мальчишка! А он не отстал. И князя пережил. Гудят над пеплом княжеским желтые сыпучие пески, перекатываются. Тепло ему в могиле на чужой земле под отвесными жгучими лучами, ой тепло! Даброгез не держал на князя зла, да и тот его не прижимал, покуда жив был. А позже родич княжий, занявший место во главе дружины, глядел недобро, но называл по-старому, по-родному - Доброгостем. Да только привык уже юный вой к ромейскому переиначенью, к Даброгезу, в столице звали и по-другому, Даброзием, этого имени не принимал - а какая разница, ведь не гостем добрым пришел в Империю, не за имя меч свой продавал... Княжий родич - сам князь, одно древо. А когда и тому пришел черед, Даброгез заступил надо всеми. Да только князем не стал, князем надо родиться. Так что это - судьба, удача? Было время - искал ответа в книгах, Цицероновы трактаты о богах, о судьбе и предопределении читал, не оторвать, да прошло то далеко оно от жизни было, жизнь не бумага с письменами мудрыми. А что же? А кто знает, может, и впрямь - хаос, война и временная, короткая остановка в пути, чтобы оглядеться, осмыслиться. Чтение расслабляло, уверенность вытягивало из жил - Даброгез его вовремя бросил - не философ он, воин. Ромеям все одно - кто, лишь бы дело знал - какая разница, в чьи руки монеты сыпать, лишь бы руки эти на тебя работали, а голова бы им не мешала. Вот и вынесло наверх, невысоко, но все ж таки повыше других. Молодой был Даброгез, удачливый, беззаботный, а латынь, греческий одолел, из восточных понемногу взял, в мыслях стал заноситься, в столпы попасть возмечтал а что, и до него сородичи легионы водили, в советниках состояли, чем он хуже! Для виду веру новую принял - как платье сменил, а скорее, новое на старое натянул. Хотя вера та и для коренных ромеев внове была... Только вот где коренные, где пришлые? Глядел Даброгез на океан людской - Вавилон, сорок сороков языков и племен. Да что там племена да языки, в императоры чаще из варваров подымались, вот уж лет двести с лишком как. Непонятно это было, но ведь было же! А коли так... мечтать-то не возбранялось, особенно если язык за зубами. Пусть и не признавал судьбы Даброгез, а она, видно, сильнее была его признаний. И не вздымалась Империя в своем могуществе, как молодой душе жаждалось, а корчилась в судорогах, билась в корчах и смертной истомой исходила. Не хотел видеть этого Даброгез, до поры до времени не хотел. Дело свое ценил, был строг к воям, малостей не прощал - оттого из дружины и осталась центурия, а при старом-то князе - пять сотен отборных бойцов было. Часто думал о том Даброгез. Князю места на отчей земле недостало - братьев-дядьев многовато, это понятно. А вот чего он сам искал вдали от дома отцовского, дедовского? Подвигов искал, славы, добычи, чтоб вернуться - нате вот, вон я какой! А слава - забвение, тлен. Что искал, позабыл о том за годы. Многие уходили, кого-то сам гнал. Возвращались редко, большей частью вступали в другие дружины: и к венедам, и к свевам, и к франкам, и к своим тоже; кто-то шел к федертам на границу, кто-то оседал на землях далеких, в колониях заодно с прочими легионерами-стариками. Уходили и для боев, запрещенных властью и церковью, более строгой, чем власть, в гладиаторы: где-то на окраинах ойкумены еще лилась по аренам кровь, несли жертвы старым кумирам, веселым и кровожадным, беспутным и алчным. Теперь Даброгез жалел о каждом, куда бы тот ни подался: люди, дружина - с ними все, без них и золоту цены нет, отберет, кто посильнее!
