Рэй Брэдбери - Попугай, который знал Папу
- Это, милый, стенной шкаф.
Я протянул руку к другой.
- Не входи. То, что ты увидишь, не доставит тебе удовольствия.
Я не вошел.
Я протянул руку к третьей двери.
- Ну ладно, дорогой, входи, - жалобно сказал Шелли.
Я открыл дверь.
За дверью оказалась совсем маленькая комнатушка, в ней - узкая кровать, у окна - стол.
На столе стояла клетка, а на клетку был наброшен платок. В клетке что-то шуршало и царапало чем-то твердым проволоку.
Шелли Капон подошел и, не отрывая глаз от клетки, стал около меня, у порога; его пальчики сжимали уже новый стакан с коктейлем.
- Как жаль, что ты приехал не в семь вечера, - сказал Шелли.
- Почему именно в семь?
- Почему? Неужели непонятно? Мы бы как раз кончили есть нашу птицу, фаршированную диким рисом с приправами. Интересно, много ли белого мяса у него под перьями, да и есть ли оно у него вообще?
- И ты бы смог?! - заревел я.
Мой взгляд пронзил его насквозь.
- Да, смог бы, - подумал я вслух.
Перешагнул порог я не сразу. Потом медленно подошел к столу и остановился перед клеткой, закрытой платком. Посредине платка было вышито крупными буквами одно слово: МАМА.
Я посмотрел на Шелли. Он пожал плечами и стал застенчиво разглядывать носки своих ботинок. Я протянул руку к платку.
- Подожди. Прежде чем снимешь... спроси что-нибудь.
- Что, например?
- Ну, о Ди Маджо. Скажи: Ди Маджо.
В голове у меня включилась со щелчком десятиваттная лампочка. Я кивнул. Я наклонился к закрытой клетке и прошептал:
- Ди Маджо. Тысяча девятьсот тридцать девятый год.
Молчание - то ли живого существа, то ли компьютера. Из-под слова МАМА послышался шорох перьев, по проволочной сетке застучал клюв, и тоненький голосок сказал:
- Полных пробежек тридцать. Отбитых в среднем триста восемьдесят один.
Я был ошеломлен. Но тут же прошептал:
- Бейб Рут. Тысяча девятьсот двадцать девятый год.
Снова молчание, перья, клюв, и:
- Полных пробежек шестьдесят. Отбитых в среднем триста пятьдесят шесть. У-ук.
- Боже, - сказал я.
- Боже, - отозвался как эхо Шелли Капон.
- Точно, это тот попугай, который знал Папу, тут уж не ошибешься.
- Да, это он.
И я сдернул с клетки платок.
Не знаю, что я надеялся под ним увидеть, Быть может, крошечного охотника в сапогах, куртке и широкополой шляпе. Быть может, маленького бородатого рыболова в свитере, сидящего на деревянной скамеечке. Что-нибудь крошечное, литературное, человекоподобное, фантастическое - только не попугая.
Но только попугай там и был.
И, к тому же, не очень красивый. Вид у него был такой, как будто он уже не один год провел без сна; оказалось, что это одна из тех птиц-нерях, которые никогда не приглаживают свои перья и не чистят клюв. Черный и ржаво-зеленый, клюв грязно-желтый, и под глазами круги, будто он любит приложиться к бутылочке. Легко можно было себе представить, как он, с трудом держась в воздухе, то взлетая, то прыгая по земле, выбирается в три часа утра из какого-нибудь бара. Это был гуляка попугайского мира.
Шелли Капон прочитал мои мысли.
- Когда набросишь платок, - сказал он, - впечатление лучше.
Я снова набросил платок на клетку.
Голова у меня заработала, быстро-быстро. Я наклонился к клетке и прошептал:
- Норман Мейлер.
- С трудом запомнил алфавит, - сказал голос из-под платка.
- Гертруда Стайн, - сказал я.
- Страдала крипторхизмом, - сказал голос.
- Боже!
У меня перехватило дыхание. Я попятился. Тупо уставился на платок, закрывавший клетку. Моргая, перевел взгляд на Шелли.
- Ты понимаешь, Капон, что это такое?
- Золотая жила, всего-навсего, дорогой Раймундо! - радостно проворковал он.
- Монетный двор! - поправил я.
- Неисчерпаемые возможности для шантажа!
- Поводы для убийства! - продолжал я.
- Только представь себе! - и Шелли фыркнул в стакан. - Только представь себе, сколько издатели одного только Мейлера заплатят за то, чтобы эта птица умолкла!
Я снова повернулся к клетке:
- Скотт Фицджеральд.
Молчание.
- Попробуй "Скотти", - посоветовал Шелли.
- А-а, - протянул голос под платком. - Хороший удар левой, но не мог держать уровень до конца. Неплохой соперник, но...
- Фолкнер, - сказал я.
- Средние результаты по очкам хорошие, всегда играл только в одиночном разряде.
- Стейнбек!
- Закончил сезон последним.
- Эзра Паунд!
- В тысяча девятьсот тридцать втором году запродался командам класса "Б".
- Хвачу-ка я, пожалуй, стаканчик еще чего-нибудь.
В руку мне сунули стакан. Я одним духом выпил его и тряхнул головой. Закрыл глаза и почувствовал, как земля сделала полный оборот у меня под ногами; потом открыл глаза и посмотрел на Шелли, классического сукина сына.
- Есть и еще кое-что, пофантастичнее, - сказал он. - Ты ведь слышал только первую половину.
- Лжешь, - сказал я. - Что еще может быть?
Лицо его осветила лучезарная улыбка - улыбаться как Шелли Капон, так лучезарно и абсолютно злодейски, не сможет ни один человек на свете.
- Было еще так, - сказал он. - Ты, конечно, помнишь, что в последние годы здесь, на Кубе, Папе стало трудно записывать свои сочинения на бумаге? Так вот: он задумал еще роман, после "Островов в океане", но ему как-то не удавалось его записать. То есть весь роман был у него в голове, и многим он о нем говорил, но только никак не мог записать - не удавалось, и все тут. И потому он шел в "Куба либре", пил стакан за стаканом и вел долгие разговоры с попугаем. Так вот, Раймундо: рассказывал Папа Кордове в эти долгие ночи свою последнюю книгу. И птица все запомнила.
- Свою последнюю книгу! - воскликнул я. - Последний роман Хемингуэя! Записан только в мозгу у попугая! О, боже!
Шелли кивал, улыбаясь своей улыбкой распутного херувима.
- Сколько ты хочешь за эту птицу?
- Милый мой Раймундо, - и Шелли Капон помешал в своем стакане розовым пальчиком. - С чего ты взял, что эта тварь продается?
- Ты продал однажды свою мать, потом украл ее и продал еще раз, под другим именем. Брось, Шелли. Ты затеял какую-то крупную игру, - и я задумался около закрытой платком клетки. - Сколько телеграмм разослал ты за последние четыре-пять часов?
- Ну и ну! Я начинаю бояться!
- Сколько международных телефонных разговоров с оплатой на другом конце провода заказал ты с сегодняшнего утра?
Шелли Капон вздохнул, громко и скорбно, и вытащил из своего вельветового кармана смятую копию телеграммы. Я взял ее и прочитал:
Друзья Папы встречаются Гаване предаться воспоминаниям над бутылкой и птицей тчк телеграфируйте свою цену или привезите собой чековые книжки, и непредвзятость тчк раньше сел больше съел тчк белое мясо но по расценкам икры тчк могут быть проданы исключительные права кино телевидению прессе любой страны тчк с любовью тчк Шелли сами знаете какой тчк
