Брайан Олдисс - Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская планета. На белой полосе
Аудитория схватилась за животы в приступе хохота. Один, чуть оправившись, с едкой ухмылочкой бросил:
— А мы было подумали, что ты сам тут эволюционируешь! — При этом он оглядел слушателей с апломбом актера, ожидающего аплодисментов.
Несомненно, он был записным остряком группы, но успеха не имел. Реплика его осталась без внимания, а предводитель группы адресовался к Бушу:
— У тебя, похоже, мозги той рептилии, тебя здесь за будь здоров смоет приливом, попомни мои слова!
— Это море мелеет уже миллион лет. Читайте газеты!
Когда все отсмеялись, Буш продолжил:
— Может, у вас найдется что-нибудь съестное в обмен на концентраты?
Девушка впервые заговорила:
— Жаль, что мы не можем вот так запросто сграбастать вашу эволюционирующую рыбину и сварить уху. Никак не привыкну к этой странной штуке — изоляции.
Зубы ее были ровные и крепкие, хотя давно стосковались по пасте и щетке — как, впрочем, и она сама.
— Давно вы здесь? — поинтересовался Буш.
— Только что из две тысячи девяностого — неделю как тут бродим.
— А я здесь уже года два. Во всяком случае, в настоящем я не бывал два года, а может, с половиной… Послушайте, а вам легко верится в то, что скоро эта рыба-пешеход заляжет в вечную спячку на красный песчаник, и к нашему времени…
— Сейчас мы направляемся в юрский период. — Предводитель, видимо, из тех, кто слышит только себя и себя касающееся. — Приходилось тебе там бывать?
— Еще бы. Тамошняя пустыня постепенно превращается в ярмарочную площадь или что-то вроде того.
— Ну, мы-то себе место найдем, а не найдем — так расчистим.
К палаткам группа возвращалась уже в компании Буша. Там выяснилось, что худощавого предводителя с ямочками-рытвинами звали Лэнни, остряка — Питом, а девушку — Энн (она, как считалось, принадлежала Лэнни). Буш представился фамилией и этим ограничился.
Всего в отряде было шесть мужчин, все на мотоциклах, и четыре девушки — они, очевидно, Странствовали по девонийским пустыням на задних сиденьях тех же машин. Все они, кроме разве Энн, были весьма неброски. Публика занялась мотоциклами; один Буш праздно присел в сторонке. Он огляделся, ища Леди-Тень; она исчезла. Возможно, она яснее других поняла причину, в силу которой Буш пристроился к группе.
Единственный из вторженцев, кто показался Бушу хоть сколько-нибудь интересным, был куда старше остальных. Волосы его были что-то уж слишком неестественно черны — очевидно, крашеные. Под длинным носом кривился рот, и выражение его невольно привлекало внимание. Человек этот пока не раскрывал своего примечательного рта, но обозревал Буша спокойно-сосредоточенно.
— Говоришь, уже третий год Странствуешь? — спросил Лэнни. — Ты миллионер или как?
— Художник. Живописец и группажист. Я делаю пространственно-кинетические группажи — если вы представляете, что это такое. А официально работаю в Институте Уинлока, куда вскорости и вернусь.
Лэнни хмыкнул и вызывающе сощурился:
— Дудки. Не можешь ты работать в Институте. Я что, не знаю? — они посылают только статистов, да и тех самое большее — месяцев на восемнадцать. А ты туда же — два с половиною года! Нечего со мной шутковать — говори прямо!
— Я и говорю прямее некуда. Верно, меня послали на восемнадцать месяцев, но я — я просто остался тут на год подольше, вот и все.
— М-да. Пустят тебя тогда на шнурки для ботинок — прямо на Стартовой.
— Да ничего подобного! Если хочешь знать, я — один из опытнейших Странников. Мне однажды даже удалось приблизиться к историческим временам, чего пока еще никто не может. Так что меня ценят, а для шнурков полно другого материала.
— Ну, сейчас-то ты к ним не ближе нас, разгуливая по девону. Так я тебе и поверил.
— Да не верь, пожалуйста, кто тебе мешает. — Буша передергивало от этого переливания из сита в решето, а потому он вздохнул с облегчением, когда Лэнни сердито отвернулся.
В разговор встрял один из «молотков»:
— Весь год работали, как проклятые, на «зелененькие», потом тренировки и все такое; вот прибыли сюда… И надо ж такое — до сих пор не верится, что мы — тут.
— И правильно не верится: практически нас тут нет, в этом измерении и времени. Вселенная — здесь, а мы — нет. В Странствиях Духа еще много такого, до чего пока не дойти своим умом. — Буш произнес это тоном воспитателя, объясняющего несмышленышу, как держать ложку за обедом. Сам он все еще не стряхнул с себя неловкости, вызванной предыдущим разговором.
— Может, ты нас нарисуешь? — вставила Энн. Единственная реакция на род его занятий.
Буш заглянул ей в глаза и, как показалось ему, правильно расценил их выражение.
— Если вы будете мне интересны — пожалуйста.
Ему было все равно, что ответят. Он разглядывал Энн, которая отвела взгляд. Ему показалось, что он физически ощущает ее присутствие — здесь ни до чего не дотронешься, это верно; но ведь она была из его времени.
Кто-то все-таки решил ответить на давний вопрос о роде занятий:
— Мы все, кроме Энн и вот Джози, пробавлялись на Бристольской Станции временных исследований. Знаешь такую?
— Угу. Там мой группаж в фойе. Может, помните — при входе, с подвижными лопастями, называется «Траектория Прогресса».
— А, та самая адская штучка! — Процедив, как сплюнув сквозь зубы, эту рецензию, Лэнни швырнул недокуренную сигарету в море. Она так и лежала на волнах (вернее, над волнами), помигивая, пока не погасла за недостатком кислорода.
— А мне нравится, — ввернул Пит. — Похоже на пару будильников, которые врезались друг в друга по ночному времени и подают сигнал SOS! — Он начал было хихикать, но его не поддержали.
— Нечего над собой смеяться — на это есть другие, — резко оборвал его Буш.
— А ты давай, крути педали, — неожиданно возник и рявкнул Лэнни. — Тоска берет от твоих сахарных речей. Так что тикай, пока ноги на месте.
Буш не спеша поднялся с земли. Не много удовольствия получить взбучку — от кого бы то ни было; а все в этой шайке-лейке, исключая Лэнни, были как на подбор здоровяки.
— Если вам не нравятся мои темы для разговора, могли бы предложить собственные.
— Да ты нам уже вконец мозги сквасил. Один твой «вечно красный песчаник» чего стоит.
— Все, что я тогда сказал, — чистая правда. — Буш указал на человека с окрашенными волосами, что стоял чуть поодаль. — Спроси у него, у своей подруги… Все, что вы видите здесь, к две тысячи девяностому году спрессуется в несколько футов красного камня. Все: галька, рыбы, растения, солнечный и лунный свет, сам здешний прозрачный воздух — все вберет в себя красная глыба, кажущаяся мертвой. Если вы впервые об этом слышите., если вас не трогает поэзия всего этого — зачем же тогда годами копить деньги на Странствие сюда?
