Йен Макдональд - Камень, ножницы, бумага
Разумеется, мое описание, создающее иллюзию пасторали, вовсе не передает реальной картины. Эти причудливые поселения и деревни – самая сердцевина постиндустриальной революции: на каждой зеленой крыше торчит спутниковая тарелка – пусть молодежь, двое-трое подростков в любом доме, не отрываются от орбитальных каналов MTV и круглосуточных спортивных программ. По всей долине строительные бригады больших телекоммуникационных компаний прокладывают новые оптико-волоконные кабели. Мир телекомма. Все эти кое-как одетые фермеры, что приветливо машут рукой, когда мы проносимся мимо на своих велосипедах, это новая каста юристов, врачей, бухгалтеров, дизайнеров, инженеров, менеджеров, работников околоземного пространства, глубоководников. Когда Масу потребовалось удалить жировик на спине, то единственное человеческое существо, которое он увидел во время операции, была сестра из приемного покоя. Кисту удалял телеуправляемый робот, а хирург, который им руководил, находился в трехстах километрах, в загородном доме среди мягких зеленых лужаек и полей для гольфа префектуры Судзуока.
– Агностиков лечат верой, – так назвал всю процедуру Мае. Когда он вновь посетил госпиталь для профилактического осмотра, то даже в приемном покое не встретил людей, их заменило интерактивное устройство.
– Когда дело дойдет до лечения пациентов иглоукалыванием их голографических фантомов, вот это будет настоящая кибернетическая макамба.
Ну, что же, в каждом Эдеме должен быть свой змий. По статистике, среди работоспособных профессионалов типа А, мужского пола, в возрасте от тридцати пяти до пятидесяти лет самой частой причиной смерти является самоубийство, а второй по значению – заболевания сердца от переутомления на тренировках. Смерть от волейбола. Думаю, если бы я был Адамом и жил в прекрасном, совершенном райском саду, где любое желание, любая фантазия тотчас бы удовлетворялись, и так во веки веков, у меня скорее всего развилась бы страстная любовь к яблокам.
Ложное божество. В буддизме вся дрянь, какая с тобой приключается, происходит от твоего собственного поведения. Учение сингонской школы Кобо Дайцы сводится к тому, что каждый может достичь просветления в этой жизни, а не после бесконечной череды тысяч мучительных инкарнаций. Японцы всегда были расой оптимистов. Ты сам творишь свою карму.
Подъем из долины к Десятому храму очень крут. Мышцы ноют от боли. После долгого дня в седле нам это совсем ни к чему. Как будто предстоящий путь испытывает наши силы и решимость: дорога станет только тяжелее, готов ли ты, пилигрим?
Пилигрим переключается на низшую скорость, крепче вцепляется в руль, вовсю налегает на педали. Думаю, я готов; думаю, я готов; думаю, я готов…
Я знаю, что я готов.
В зале Дайцы Десятого храма, в алтаре хранятся два образа – обе статуи боддисатвы милосердия. Храмовая легенда гласит, что первая была высечена самим Дайцы из живого дерева; перед каждым ударом топора святой трижды кланялся. Вторая представляет собой женщину-ткачиху, скрывшуюся из дворца в Киото из-за какой-то интриги. Она дала святому кусок ткани, чтобы он мог сменить изорванные одежды. Отсюда и взялось название храма – Кирихата-дзы, Храм Одеяния. В благодарность за сочувствие на женщину опустилось алое облако, принесшее с собой просветление, и ткачиха обратилась в статую. После молитв священник Мицуно показывает нам оба образа. Я издаю приличествующее случаю восхищенное бормотание, хотя обе статуи очень примитивны, просто бревна, обработанные несколькими ударами топора. Полагаю, смотреть следует сквозь призму веры. Смысл изображений в том, что каждый, включая женщин – а в те времена это звучало страшной ересью: считалось, даже собаки способны скорее достичь нирваны, – может сподобиться просветления.
Освежившись и приняв душ, мы обедаем вместе с молодежью семьи священника. Два его сына, десяти и двенадцати лет, вежливо помалкивают в присутствии Дан-дзуро Девятнадцатого, актера кабуки! Наверняка полоски интельпластика, подаренные Масом, станут для них не меньшей святыней, чем образы Дайцы в алтаре. После чая миссис Мицуно объявляет, что наши ванны готовы. Так я и думал. Этого я и боялся. Отговорившись волдырями, я возвращаюсь в нашу комнату и в спешке бросаюсь искать синтеплоть. Несколько мучительных секунд не могу найти ее среди носков, трусов, футболок и ветровок, но тут мой пальцы сжимаются на коротком цилиндре. Какое облегчение! Это средство высыхает в течение пятнадцати секунд и создает гибкую, пористую, гладкую поверхность, – уверяет реклама концерна «Хоффманн Гельветика Химия». Глаза плотно закрыты. Я сдергиваю левую перчатку, ладонью ощущаю прохладный аэрозоль. На всякий случай накладываю двойную дозу, так спокойнее. Тринадцать гиппопотамов, четырнадцать гиппопотамов, пятнадцать гиппопотамов… Готово! Быстро открываю глаза, осматриваюсь – не вошел ли кто, – снова закрываю глаза, повторяю процедуру для правой руки, выхожу и присоединяюсь к Масу и Мицуно, который оказался фанатом соул-блюзов. Сидя по грудь в горячей, с мандариновым ароматом воде, мы на три голоса хрипло распеваем всю старую классику. Миссис Мицуно говорит, что она давненько так не забавлялась.
Комната для хенро полна прохлады, воздуха, запахов и звуков поздней весны в долине Иосимо. В такой комнате сон – легкий гость: несколько секунд – и я засыпаю сном праведника.
Проснувшись от крика, я не могу одно долгое, кошмарное мгновение сообразить, где нахожусь. Чувствую, как мои пальцы скребут искусственную кожу на ладони правой руки. Нет! Нет! Наму Дайцы Хенро. Я сражаюсь с демонами оружием доброго пилигрима. Кошмар отступает.
Масахико сидит в кровати. Глаза широко раскрыты. Выпрямленное тело напряжено и дрожит. Я вижу, что он пребывает глубоко под поверхностью своего подсознания.
Я становлюсь на колени возле его кровати.
– Мас… – мягко касаюсь его плеча.
– Нет! Нет! – кричит он. – Оставь ее!
– Мас? Ответа нет.
– Мас?
Нет ответа. Я сижу и жду, пока душевный шторм, чем бы он ни был, не утихает и Мае не погружается в спасительный сон. Нас двое. Мы пилигримы. Я присоединяюсь к Масу и сплю теперь уже до рассвета без всяких снов.
Вокруг сияет теплый солнечный день. Мы вброд переходим реку Иосино и древней тропой хенро поднимаемся вверх. У Десятого храма кончается буддийская долина, начинаются буддийские горы. Дзен – дух долины, Сингон – дух горных вершин. И как дух Дзен отличается от духа Сингона, так и теплый солнечный свет долин отступает перед более суровым климатом гор. С запада наползают серые махины туч, через час уже льет холодный дождь. Дождь и грязь. Эта парочка близнецов-братьев – настоящее проклятие для хенро. Ноги заляпаны, велосипеды отяжелели от мокрых комьев, лица и руки онемели от студеных струй. Дождь стекает с наших пластиковых накидок и паломнических шляп. Дорога крутая и скользкая, целый час едем на самой низкой скорости, частенько приходится тащить наших коней волоком. Вперед, вперед, сквозь ветер и налетающий дождь. Полная концентрация сил. Абсолютное изничтожение бытия. Одиннадцатый храм пребывает в заброшенности и запустении, разрушается от вандализма акира. Среди исчерканных ими стен мы видим остатки костров, на которых готовили пищу, кучи банок из-под пива, серебряную фольгу от готовой еды, презервативы, иглы, гниющие биодвигатели и батареи, пустые патроны.
