Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий
У стены здания среди весенней растительности сада в грязи стояла, разговаривая, молодая пара. Правые руки их были сжаты. Они находились в первой фазе кеммера. Большие, мягкие снежинки падали на них, а они стояли босиком в ледяной воде, сжимая руки и глядя друг другу в глаза.
Весна на Зиме.
Я пообедал у себя на острове, а когда колокола на башне Ремни пробили четвертый час, был во дворце. Кархидцы основательно едят четыре раза в день: завтрак, ленч, обед и ужин, не считая многочисленных закусываний между этими основными приемами пищи. На Зиме нет животных и молочных продуктов. Единственные виды высокопротеиновой пищи — это яйца, рыба, орехи и гигантское зерно. Скромная диета для такого сурового климата, и приходится часто подкрепляться. Мне казалось, что я привык есть через каждые несколько минут. Только позже я узнал, что гетенианцы в совершенстве овладели не только умением есть, но и голодать.
Снег продолжал идти, мягкий, весенний снег, гораздо приятнее безжалостного дождя, только что кончившегося. Я прокладывал свой путь к дворцу в спокойных бледных сумерках снегопада, только раз потеряв направление. Дворец Эрхенранга находится во внутреннем городе, в окруженной стенами путанице дворцов, башен, садов, дворов, крытых мостиков, маленьких крепостей и темниц — продукт многовековой паранойи. Над всем этим возвышались огромные, угрюмые, сложенные из красного материала, стены дворца, в котором постоянно жил один обитатель — сам король. Все остальные: слуги, работники, лорды, министры, парламентарии, стражники и прочие — спали в других зданиях — крепостях, домах, казармах внутри стен. Дом Эстравена — знак высокой королевской милости — был дом Красного Угла. Построен он был четыреста лет назад для Хармса, возлюбленного кеммеринга Зарана, чья красота все еще прославлялась и которого похитили, искалечили и отослали назад наемники Фракции Внутренней Земли. Заран умер спустя сорок лет, все эти годы мстя своей несчастной стране, за что его и прозвали Заран Злополучный.
Трагедия столь древняя, что ужас забылся и только легкую меланхолию внушали крашеные стены и тени домов.
Маленький сад при доме был окружен высокими стенами, над прудом склонялись деревья — серемы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я увидел, как снежные хлопья вместе с нитевидными белыми спорами деревьев мягко падали в темную воду.
Эстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде и смотрел на бесконечное падение снега в ночи.
Он с достоинством приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы немедленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, и к тому же мое внимание было отвлечено едой, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым перемалывают лед, образующийся на блюдах между глотками, горячие напитки ценятся высоко.
За столом Эстравен вел дружеский разговор. Но после, когда мы разместились у очага, он молчал.
Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался, и не раз, но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями совершенно для них немыслимыми, но совершенно естественными для меня. И вот я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного этикета. Впрочем, как раз этот оттенок женственности мне в нем не нравился, я ему не доверял. Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем, как о мужчине, я чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий, не мужской голос, но в то же время и не женский… Но о чем он говорит?
— Простите, — говорил он, — что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я, по крайней мере, рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.
Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?
— Не думаю, чтобы я понял вас, — сказал я.
Он помолчал, очевидно тоже удивленный.
— Ну, вы понимаете, — сказал он наконец. — Будучи здесь… вы понимаете, что я больше не смогу говорить от вашего имени перед королем.
Он говорил так, будто стыдился — не меня, а себя. Несомненно, в его приглашении и в моем согласии прийти было какое-то значение, но я его не уловил. Я не впервые подумал, что правильно делал, не доверяя Эстравену. Он был могуществен и в то же время неверен. В эти месяцы в Эрхенранге именно он слушал меня, отвечал на мои вопросы, посылал медиков и инженеров для исследования моей физиологии и моего корабля, представлял меня нужным людям и постепенно поднял меня из моего первоначального положения довольно странного чудовища до нынешнего таинственного посланника, которого ожидает сам король. Теперь с неожиданной холодностью он заявляет, что больше не поддерживает меня.
— Я привык рассчитывать на вас.
— И поступали неверно.
— Вы хотите сказать, что после моей встречи с королем вы больше не будете выступать в поддержку моих предложений? Как вы…
Я вовремя остановился, не сказав «обещали».
— Я не могу.
Я был разгневан, но в нем не чувствовалось ни гнева, ни вины.
Немного погодя он сказал:
— Да.
Потом он снова надолго замолчал.
Во время этой паузы я подумал, что беззащитный чужак не должен требовать объяснений у всесильного премьер-министра. Тем более что мне, видимо, никогда не понять основ власти и принципов деятельности правительства. Вне всякого сомнения, это было вопросом шифгретора — престижа, достоинства, гордости — непереводимого и вездесущего принципа социальных отношений в Кархиде и во всех цивилизациях Гетена. И именно этого я не понимал.
— Вы слышали, что сказал мне сегодня король на церемонии?
— Нет.
Эстравен склонился к очагу, поднял с горячих углей кувшин с пивом и наполнил мою кружку. Он больше ничего не сказал, поэтому я добавил:
— Король не говорил с вами в моем присутствии.
— И в моем.
Я был уверен, что снова чего-то не понял. Проклиная все эти хитрости — женские хитрости, — я сказал:
