Кир Булычев - Будущее начинается сегодня
Кошмар, привидевшийся только что, оказался лишь репетицией к реальности.
«Ну нет! – сказал он себе. – Ну уж нет! Общественность не допустит! Есть же в городе здоровые силы. Мы можем объединиться и дать отпор. Москва не за горами».
Сергей Сергеевич решительно оделся, но, правда, при этом с внутренним ужасом прислушался, не раздастся ли звонок в дверь. И когда звонок все же раздался, то он пошел к двери без задержки, обреченно и подавленно.
За дверью стоял молодой человек, в котором Сергей Сергеевич узнал своего бывшего ученика Пашу Иерихонского. В черном мундире без знаков различия. Он был худ, бледен и восторжен.
– Простите, что я поднял вас с постели, Сергей Сергеевич, – сказал он. – Но сегодня наш день – день победы национальной идеи!
– Начинаем выяснять состав крови? – спросил Сергей Сергеевич. – Или искать чернозадых?
На лице Паши Иерихонского отразилось удивление.
– Как вы можете так говорить? – спросил он. – Я же был вашим учеником! Неужели вы капитулируете? Неужели вы не могли вложить в меня доброго и вечного?
Сергей Сергеевич смолчал.
– А я вам пригласительный билет принес, – обиженно сказал Паша. – Мы устраиваем гала-концерт. Вы в первом ряду, через два места от Никифора Фокиевича.
– Это кто еще?
– Это наш вождь, Барбудов. – Паша зарделся.
– Ах да, он же по документам проходил. А где прежний?
– На вокзале. Как с утра сдал дела, помчался в Тулу жаловаться. Только уж очень большой разрыв в голосах – народ знает, в каком направлении лежат его успехи.
– А гулять по улицам не опасно? – спросил Сергей Сергеевич.
– Мы для того и пришли к власти, – серьезно сказал молодой человек, – чтобы навести порядок в нашей области. Настоящий, справедливый порядок, невзирая на лицо, национальность и политику. Вы меня понимаете?
– Пока не очень, – признался учитель. – Ну, давай билет. Заранее отпечатали?
Юноша лукаво улыбнулся:
– Мы были уверены в своей победе, Сергей Сергеевич.
Сергей Сергеевич стал читать программу концерта.
Там была музыка Вагнера, Моцарта… но, с другой стороны, Мендельсона и Дунаевского. А также народные песни, включая солистов областной филармонии.
Дождавшись, когда Паша уйдет, Сергей Сергеевич вышел за ним на улицу. Улица была обыкновенной. И то слава богу! Люди ходили, машины ездили.
Встретились, правда, двое юношей в черных мундирах, но они скромно уступили Сергею Сергеевичу дорогу.
На каланче пожарной команды висел портрет Барбудова. Он держал в руке томик Пушкина. Надпись на плакате звучала несколько загадочно: «И друг степей калмык!»
– В каком смысле? – вслух сказал Сергей Сергеевич, и некто в черном, следовавший за ним, произнес:
– В смысле дружбы народов.
Вглядевшись в черты лица человека в черном, Сергей Сергеевич узнал Барбудова.
– Здравствуйте, – сказал учитель. – Не думал, что в утро победы вы пойдете гулять по улицам.
– Это мой долг, – скромно ответил Барбудов. – Мне нужно как можно лучше уяснить характер состояния дорожного покрытия, и в то же время хочу понять, нет ли перегибов.
– Что вы имеете в виду?
– Ну вот, смотрите! – Барбудов показал на свой портрет, висевший на пожарной команде. – При чем здесь калмыки? На ваше счастье, я рядом оказался, а без меня вы бы черт знает что подумали! Решили бы, что я и есть лицо калмыкской национальности.
– Это ужасно!
Барбудов не уловил иронии и поспешил в здание пожарной команды, чтобы навести там порядок.
Догнал он Сергея Сергеевича на перекрестке, у клумбы, которую пытался возродить каждый новый мэр, но эта затея всегда проваливалась.
– А я смогу, – сказал Барбудов. – Даже если будем держать здесь круглосуточный караул и расстреливать каждого, кто подойдет на десять шагов. Как вы думаете, подействует? Надо с экологами посоветоваться.
– Экологи вам посоветуют, – согласился учитель.
– Но в первую очередь меня беспокоит внешний вид моих помощников. Уж очень они воинственные. А ведь у нас воцаряется ласка!
– Что воцаряется? – переспросил учитель.
– Ласка, любовь к людям, забота о стариках и младенцах… Как вы думаете, меня правильно поймут, если я легализую проституцию?
– Неправильно.
– Вот и я этого боюсь. А ведь напрасно. Если мы будем держать секс под контролем, то спасем девочек от венерических заболеваний.
И исчез Барбудов, словно его и не было.
На углу стояли веселого вида «гвардейцы» и выдавали прохожим апельсины из большой корзины, что стояла перед ними. Люди брали. А если кто не брал, «гвардейцы» с хохотом разбивали ему о лоб яйца, которые лежали в другой корзине.
Сергей Сергеевич взял апельсин.
И сказал:
– Шутки у вас дурацкие!
– Так у нас праздник, Сергей Сергеевич, – возразил один из них. – Завтра примемся за работу, будем чистить и мыть нашу державу, чтобы не было нам с вами за нее обидно. Едут к нам помощники со всех краев уничтоженного демократами родного Советского Союза.
– Ты не прав, Викентий, – прервал его товарищ. – Скажи: Великая Россия. Ве-ли-кая Россия.
И со смехом он разбил яйцо о лоб своего напарника.
Впрочем, подумал Сергей Сергеевич, на деле оказалось все куда более обыкновенно, чем во сне. Конечно, есть некоторые странности в поведении – но как можно было ожидать точного повторения пройденного? Может, даже свежая струя, какой бы странной ни казалась она непривычному взгляду. Но, в конце концов, из чего выбирать? Так ли уж лучше был предыдущий жулик, который не способен был видеть ничего, кроме собственного кармана, и полагал, что лукавое служение Туле и лично товарищу Белугину спасет его от всяких бед?
На главной площади, за памятником Ленину, который указывал на разрушенную еще до войны церковь, собралась толпа горожан. Там была выстроена эстрада. «Умеют же, черти, у нас работать, когда захотят!» – умилился Сергей Сергеевич.
Вокруг эстрады стояли очевидцы, а на ней под аккомпанемент трех баянов плясал «Камаринскую» директор школы Райзман. Плохо плясал, но старался. Он был потен и растрепан.
– Илья Семенович, отдохнули бы!
– А кто будет изображать радость? – задыхаясь, спросил директор школы. – Вы меня готовы заменить?
– Если вам плохо, то разумеется.
Сергей Сергеевич направился к эстраде. Над ней был протянут розовый в цветочках плакат:
ЖИЗНЬ ПРИ БАРБУДОВЕ СТАНЕТ ЛУЧШЕ,
СТАНЕТ ВЕСЕЛЕЕ!
– Сергей Сергеевич, – попросил его Паша Иерихонский, – не мешайте представителям национальных меньшинств выражать свою радость. Веселье должно быть непринужденным.
Он переоделся: на нем был длинный, до земли, халат, а на голове полотенце, перехваченное толстыми веревками. В руке была большая кружка. На ней наклеены буквы:
