Андрей Анисимов - Доступ к телу
Опеку жены Александр Ильич воспринимал как нечто неизбежное. За годы, прожитые вместе, к опеке привык. Не мог привыкнуть к ее старению – Машу теперь чаще величали Марией Николаевной. Он женился рано и больше об этом не думал. Вроде анекдота про алкоголиков – утром принял стакан и весь день свободен. У него так с женой. Обзавелся ею на первом курсе, и женщина всю жизнь под боком. Можно не тратить силы на всю эту любовную чушь. Времени у человека мало, особенно когда он занят наукой. Сначала долго учишься, потом пытаешься делать все наоборот, иначе откроешь закон Ньютона… вторично. Знакомые мужчины иногда спрашивали, как он сумел сохранить супружескую верность столько лет. Он считал их придурками. Александр Ильич не хранил верность, он работал. Для него это куда интереснее, чем менять плоть, окружающую половые органы прелестниц. Вот его сын меняет, оттого не женится. Про сына он думал так: «Они теперь другие. Женщина для них атрибут из набора престижных вещиц. Желательно блондинка, обязательны длинные ноги и голливудский оскал. Такую куклу водят рядом, как живой охотничий трофей. И еще важно, чтобы она молчала и все время улыбалась. Они и улыбаются, пока им платят. Но не приведи Господь попасть с такой зверушкой в переделку – сожрет с костями». Все это Бородин-старший вывел для себя давно. И сегодня, шагая по улице, о семье думал меньше всего. Сегодня особый день в его жизни.
– Куда прешь, мудак херов. – ууслышал он после визга тормозов.
Все же не заметил светофора и перешел улицу на красный. За это и получил брань водителя.
– Извините, любезный – ответил ученый, ускоряя шаг.
В институт ворвался бурей. Лифт почему-то сам остановился на третьем и подниматься выше не желал. Бородин знал – вещи его не любят, и два лестничных пролета преодолел махом. Вот и его лаборатория. Здесь и находился его настоящий дом. Ни итальянской мебели, ни немецкого фарфора. Столы вечно завалены журналами. На них неделями немытые чашки. Свежий чай наливают в остатки старого. Кофе он в лаборатории запретил. Не признавал растворимого, а варить настоящий долго. Пепельницы, забитые окурками, опорожнялись редко. Обычно тишина, нарушаемая зудом процессоров. И еще теснота. Неосторожно заденешь полку, бумаги летят на пол. Кабинетов много, а места нет. Бородина теснота не удручала – так и должно быть. Просторно только в вольерах «семьи». Но там особый запах. Бороться с ним бесполезно – это царство Норы и Фони. И только одно помещение всегда стерильно и в образцовом порядке – его «операционная». Белая комната с лазерной установкой. Ее Бородин изобрел сам. Рядом на штативе телевизионная камера. В операционную входить без него не разрешалось.
В лаборатории Александра Ильича ждали. И судя по лицам помощников, остроту момента ощущали и члены его команды – младший научный сотрудник Катя Суркова, аспиранты Вадим Дружников и Николай Тарутян. Даже лаборант Витя Шаньков, задира и циник, сейчас выглядел одухотворенным. Все они встречали его, словно генерала на парадном плацу, возле кабинета стоя. Катя Суркова заглянула ему в глаза и тихо сказала:
– Александр Ильич, все готово.
– Надеюсь, их не кормили?
– С в-в-вчерашнего д-д-ддня, только вода. – Тарутян заикался.
– Это хорошо. Как они себя чувствуют?
– Ф-ф-ф-фоня солиден, не жлобит и не развратничает, а Нора уд-д-д-д-дивительно заду-ду-думчива.
– Странно… Неужели и на поведенческом уровне их характер меняется? – Спросил Александр Ильич. Спросил больше у себя, чем у своих помощников.
– Жрать хотят, вот и присмирели, – ухмыльнулся Шаньков, на минуту вернув себе обычное состояние циничного шалопая. Но тут же осекся и посерьезнел.
– Тогда вперед. – Александр Ильич резко открыл дверь в помещение с тяжелым запахом, подошел к толстому стеклу, отделявшему часть пространства от владений «семьи», и уселся в кресло. Молодые ученые сгруппировались за ним. Шаньков занял место у камеры, которую перетащил из операционной еще вчера вечером. Все замерли, выжидали команды. Но шеф не спешил. Мальчишеское нетерпение, овладевшее им с момента пробуждения, в лаборатории отступило. Теперь ему хотелось настроиться так, чтобы принять с одинаковым спокойствием и победу, и неудачу. Ведь он ученый и понимает: любой результат – это всего лишь шажок в череде проб и ошибок. Хорошо, если этот шажок верен, а если нет – надо долбить снова. А возможно, и поменять «материал». Хотя в Фоню и Нору он вложил огромное количество труда и энергии, но свет клином на них не сошелся.
Фоня поступил в Институт полтора года назад. Нора появилась на семь месяцев позже. Период ухаживания составил несколько минут. При встрече Фоня взял Нору за шиворот и, не слишком заботясь о взаимности, совершил с ней короткий половой акт. Так они познакомились и поженились. Профессор и его помощники в формировании обезьяньих личностей участия не принимали. Оба примата – это взрослые особи, с вполне сформировавшимися характерами. И если Нору отняли на таможне у незадачливого любителя экзотической живности, то Фоню продал в институт дрессировщик Залетов, который и растил обезьяну. Но надежд дрессировщика Фоня не оправдал. Повзрослевший самец не поддавался цирковому обучению. И не потому, что был лишен от природы сообразительности, а в силу несносного характера. Фоня отличался подлостью, был злопамятен и любил гадить даже тем, кто ему симпатизировал. Типичная агрессивная обезьяна с отвратительными манерами. Но что плохо для дрессуры, то хорошо для науки. Именно такой беспардонный жлоб больше всего и подходил для эксперимента ученого.
За толстым стеклом, прямо перед Бородиным, стояли две яркие тарелки – красная Фони, зеленая Норы. На зеленой два спелых банана, красная пуста. Александр Ильич оглянулся на помощников:
– Камера готова?
– Все в норме, – успокоил шефа Шаньков. Съемка опыта входила в обязанности лаборанта. Телекамеру, гордость небольшого коллектива, подарил Бородину сын. Настоящая цифровая машина, какой пользовались операторы продвинутых телевизионных компаний. Она прекрасно воспроизводила картинку и давала возможность для точнейшего монтажа отснятого материала.
Александр Ильич тяжело вздохнул, словно набирал воздуха для погружения в воду, и махнул рукой:
– Запускайте.
Фоня вошел вразвалочку. Он передвигался на четырех конечностях, странно приплясывая, виляя бедрами и раскачиваясь из стороны в сторону. Оглядев помещение, человекообразный самец тут же направился к тарелкам, замер возле них. Его морда выразила человеческое недоумение. Не поверив глазам, потыкал пальцем передней лапы свою пустую тарелку. Затем лапа потянулась к бананам, что лежали на тарелке Норы. Не дотронувшись до них, Фоня оскалился, прижал нос к стеклу, апеллируя к Бородину и его помощникам. Не добившись реакции, забарабанил по стеклу, лег на спину и завыл. Выл долго. Поднявшись, снова подскочил к тарелкам, схватил свою пустую, и в яростном порыве швырнул ее об пол. Посудина с грохотом покатилась в угол. Тарелка с бананами оставалась нетронута, хотя схватить бананы Норы примату ничто не мешало. Однако зверь к тарелке подруги не прикоснулся. Срывал зло на других предметах – содрал качели, раздолбал табуретку, разгрыз резиновый мяч. Проделав все это, уселся на пол, спиной к наблюдавшим за ним людям. Весь его облик выражал гнев и обиду.
