Генрих Аванесов - По обе стороны горизонта
Так вот, утро для наших врагов было временем охоты, а ее предметом были мы, бегущие в школу и несущие с собой нехитрый завтрак, а иногда и мелкие деньги. Охотились они на нас, скорее всего, не от хорошей жизни. Многие из них, как, впрочем, и из нас, остались после войны без отцов. Матери с утра до вечера где-то работали, стараясь прокормить себя и детей, а дети сбивались в стайки и сами начинали искать себе дополнительный паек. Верховодили в этих стайках переростки – ребята, которым война не дала возможности начать учиться вовремя. Отстав от своих сверстников на несколько лет, они выделялись в классах ростом и силой. Им было неуютно садиться за парту рядом с малышней, и они отчаянно прогуливали уроки, поколачивали одноклассников, составляя при этом специфическую школьную элиту. Все это я, конечно, узнал и понял гораздо позже, а в то утро я просто шел в школу, хорошо зная, что меня может ждать по дороге.
Успешно прошмыгнув через первый проходной двор, я вошел во второй. Посреди немощеного двора красовалась огромная лужа. Преодолеть ее, не замочив ног, можно было, только перескакивая с камушка на камушек, уложенных в лужу чьей-то заботливой рукой. Сколько я помнил этот двор, камушки всегда были на своем месте. Я привычно побежал по ним, но когда достиг середины лужи, справа что-то блеснуло. Это что-то было ярким, желтоватым и очень красивым. В голове сразу отозвалось – Лунный камень! Тогда я еще не читал Конан-Дойля, но отец недавно очень образно рассказывал мне о нем и связанных с ним приключениях. Невозможно было не отреагировать на этот загадочный желтоватый блеск. Найти Лунный камень не где-нибудь в далекой Индии, а здесь, в Москве, в нашем проходном дворе – вот здорово! Я живо представил себе, как держу на ладони холодный светящийся камень и бегу с ним домой, чтобы показать его маме! Я присел на корточки и взглянул на находку вблизи. Из воды торчала смятая, не успевшая проржаветь консервная банка. Чуда не произошло. Произошло совсем другое. Когда я, справившись с приливом фантазии, поднял глаза, то увидел, что теоретическая угроза нападения превратилась в реальную. Впереди, шагах в ста замаячила фигура верзилы – Вовки Жигайло – переростка из параллельного класса. Он стоял и спокойно ждал меня – свою жертву. Он знал, что я не побегу назад. Этому, пожалуй, самому правильному в данной ситуации решению мешал мальчишеский кодекс чести: нельзя избегать драки. Это хорошо знал и я. Более того, я знал, что напротив него за углом дома есть кто-то еще, кому отведена роль загонщика. Его задача заключалась в том, чтобы, когда я попытаюсь прорваться через засаду, выскочить из укрытия и сбить меня с ног, а дальше – все просто: Вовка вывернет мои карманы, вытряхнет из них деньги, заберет завтрак, треснет несколько раз куда-нибудь за то, что не сам отдал, а ему пришлось повозиться, и отпустит, пообещав, что в следующий раз не так накостыляет, если я еще раз осмелюсь проявить неповиновение. Понимая безвыходность своего положения, я сделал вид, что продолжаю рассматривать свою находку, медленно перешел через лужу и, не глядя на Вовку, бросился на прорыв. Мой замысел почти удался. Загонщик замешкался с выходом, но все же успел подсечь меня. Я полетел в грязь, но сдаваться не собирался. Перевернувшись на спину, я дал возможность загонщику броситься на меня сверху. Он уже падал на меня, когда я с огромным удовольствием и изо всех сил ударил его обеими ногами в живот. Он явно не ожидал от меня такого отпора. Я видел его искаженное болью и страхом лицо, но праздновать победу мне пришлось недолго. Вовка собственной персоной несся ко мне, как разъяренный бык к тореадору. Придется принять порку, теперь хоть есть за что. Но порка к моему удивлению не состоялась. Рядом с Вовкой неожиданно нарисовался еще кто-то, более сильный. Он заломил Вовке одну руку за спину, заставив его согнуться пополам. В этой, не слишком удобной позе ему пришлось наблюдать, как его законная добыча поднимается с земли и пытается привести себя в порядок. Я не слышал, что сказал Вовке мой неожиданный спаситель, но тот, понуро огрызаясь, направился в сторону своей хибары, а за ним, держась за живот и тихо подвывая, побежал его подручный. Мой спаситель молча смотрел, как я подбираю кепку и отряхиваюсь, потом так же молча пошел в сторону школы. Я пошел рядом, все еще переживая случившееся. Кодекс чести не позволял искать защиты у взрослых, но разрешал принимать покровительство, например, от старшего брата. Все малыши мечтали иметь старшего брата – большого и сильного. Это была и моя мечта. Снова сбиваясь на фантазию, я живо представил себе, что это и есть мой старший брат, о котором я ничего не знал. Мои родители зачем-то скрыли от меня факт его существования. Мысль была столь абсурдной, что улетучилась сама, без моей помощи.
Я не сказал своему избавителю никаких слов благодарности, но это, видимо, и не требовалось. Мы вошли в школу и разошлись по своим классам: я – в 3-а, он – в 5-б. Разница в возрасте на этом жизненном этапе исключала возможность нашей дружбы, но беспроволочный телеграф сделал свое дело. Всю оставшуюся часть осени и зиму меня никто не трогал, опасаясь моего покровителя. Опасения имели под собой почву. Серега – так он представился мне в день знакомства – занимался борьбой, имел к этому делу природные данные и склонность. Соответствующими были и успехи – у него уже был второй юношеский разряд, и он должен был уже вот-вот получить первый. Спокойный и уравновешенный Серега со стороны казался медлительным. Тем более неожиданной, видимо, и для его соперников по ковру, была Серегина острая, без всякой задержки реакция, причем, во всех областях: мыслях, чув- ствах, действиях. В нем присутствовало чрезвычайно редкое для человека сочетание ума и силы. Мы иногда встречались с Серегой в школьных коридорах или на улице, благо наши дома были рядом, и обменивались короткими репликами. Серега говорил о своих успехах в спорте, а я о фотографии, которая в это время становилась моим увлечением. В конце концов, именно эти увлечения нас и сблизили. Я записался в секцию борьбы и стал три раза в неделю ходить на занятия, а Серега первые уроки фотографии получил от меня.
Надо сказать, что к третьему классу я уже многое знал и умел для своего возраста. Несмотря на тяготы военного и послевоенного времени, родители сделали меня домашним ребенком. В этом были свои плюсы и минусы. Мне не разрешалось гулять одному во дворе, и законы детского сообщества пришлось познавать буквально на своей шкуре, только поступив в школу. Я рано научился читать и писать. Очень хорошо помню первую книгу, которую прочел самостоятельно – Робинзон Крузо. Книга была очень старая, с пожелтевшими страницами и выцветшими рисунками. К тому же она еще была кем-то вырвана из переплета. Страницы в ней были перепутаны, а некоторых не было вовсе. Начав ее читать, я не мог остановиться. Уставая сидеть, я продолжал читать стоя, потом ложился с книгой в руках. Мама говорила, что я не выпустил книгу из рук, пока не дочитал до конца. Было мне тогда чуть больше шести.
