Дин Кунц - Интерлюдия Томаса
Когда я сполз в тёмноту машины, она вошла в закусочную.
На ней надеты кроссовки, серые слаксы и мешковатый пуловер, который не скрывает её беременность. Рукава слишком длинные, свешивающиеся ниже кончиков её пальцев. Она выглядит как бродяга.
Люди сразу же относятся к ней тепло, и доверие, которое она внушает каждому, необъяснимо. Она не из тех, кого не пустят только из-за отсутствия кредитной карты и удостоверения личности.
В Магик-Бич она жила в квартире над гаражом и не платила за неё. Она говорит, что, хотя она никогда ни о чём не просит, люди дают ей всё необходимое. Я видел, что это действительно так.
Она утверждает, что есть люди, которые хотят её убить, но, кажется, она их не боится, кем бы они ни были. Я ещё не видел доказательства того, что она боится хотя бы чего-то.
Ранее она спросила, умер бы я за неё. Без сомнений я ответил, что да – и имел в виду именно это.
Я не понимаю ни свою реакцию на неё, ни источник её силы. Она – нечто другое, чем кажется. Она говорит, что я знаю, что она такое, и что мне необходимо лишь принять то знание, которым я уже располагаю.
Необычная. Или, возможно, нет.
Давным-давно я узнал, что даже со своим шестым чувством я не такой особенный и что мир – место, буквально нашпигованное бесчисленными чудесами. Большинство людей неосознанно слепы к истинной природе бытия, потому что боятся осознания, что этот мир – место тайны и смысла. Несоизмеримо легче жить в мире, который полностью состоит из поверхностей, которые ничего не означают и ничего не требуют от тебя.
Из-за того, что я люблю этот удивительный мир, я по натуре оптимист и обладаю хорошим чувством юмора. Мой друг и наставник Оззи Бун говорит, что способность держаться на плаву – одно из моих лучших качеств. Однако, словно предостерегая, что чрезмерная плавучесть может привести к необдуманности, он иногда напоминает, что дерьмо тоже плавает.
Но в худшие дни, которые случаются редко – и это один из них – я могу опуститься так глубоко, что мне кажется, что я часть дна. Я даже не хочу смотреть вверх. Я готов поддаться унынию, и это грех, хотя моё сегодняшнее уныние – не чёрная депрессия, а печаль, похожая на длительные унылые сумерки.
Когда Аннамария возвращается и садится за руль, то передаёт мне один из двух ключей.
– Это приятное место. Блистает чистотой. И еда пахнет хорошо. Оно называется «Уголком Гармонии», потому что всё это принадлежит и управляется семьей Хармони[14], вполне большой общиной, судя по тому, что рассказала мне Холли Хармони. Она единственная официантка в эту смену.
Аннамария заводит «Мерседес» и подъезжает к мотелю, постоянно бросая на меня взгляды, а я притворяюсь, что не заметил.
Припарковавшись между двумя домиками, она глушит двигатель, гасит фары и говорит:
– Меланхолия может быть притягательной, когда сопровождается жалостью к себе.
– Я не жалею себя, – уверяю я её.
– Тогда как бы ты это назвал? Может быть, самосочувствие?
Я решаю не отвечать.
– Самосожаление? – предлагает она. – Самосострадание? Самособолезнование?
– Я не думал, что изводить парня – в твоём характере.
– О, молодой человек, я не извожу тебя.
– Тогда как бы ты это назвала?
– Сострадательная насмешка.
Деревья увешаны ландшафтными лампами, свет которых просачивается сквозь листья, дрожащие в мягком бризе, порхающий перистый золотистый свет смотрится на ветровом стекле, лице Аннамарии и, конечно, на моём лице так же хорошо, как будто проецируется на нас, как тонкая плёнка, состоящая из множества крыльев.
Я напоминаю ей:
– Сегодня вечером я убил пятерых людей.
– Было бы лучше, если бы у тебя не получилось противостоять злу, и ты бы никого не убил?
Я ничего не отвечаю.
Она упорно продолжает:
– Те предполагаемые массовые убийцы... ты полагаешь, что они бы спокойно сдались по твоей решительной просьбе?
– Конечно, нет.
– Они позволили бы обсуждать справедливость преступлений, которые они намеревались совершить?
– Насмешку я вижу, но я не понимаю, каким боком она сострадательная.
Она неумолима.
– Возможно, они согласились бы пойти с тобой на это телевизионное шоу, где показывают зал суда, и позволили бы Судье Джуди решить, имели они или не имели моральное право стереть с лица земли четыре города.
– Нет. Они бы испугались Судьи Джуди. Я боюсь Судью Джуди.
– Ты сделал только то, что смог, молодой человек.
– Ага. Хорошо. Но почему я должен попасть из Магик-Бич в «Уголок Гармонии» в ту же ночь? Так много смерти. Неважно, насколько плохими были эти люди, неважно, насколько плохим может кто-то оказаться здесь... Я не машина-убийца.
Она протягивает мне руку, и я беру её. Я не могу этого объяснить, но именно это прикосновение поднимает мне настроение.
– Возможно, здесь не будет убийств, – говорит она.
– Но это всё ускоряется.
– Что именно?
– Моя жизнь, эти угрозы, сумасшествие – накрывает меня как лавина.
Перья мягкого света дрожат не только на её лице, но также в её глазах, когда она сжимает мою руку.
– Чего ты хочешь больше всего, Томми? Какая надежда движет тобой? Надежда на небольшой отдых, немного свободного времени? Надежда на отсутствие происшествий, спокойную жизнь повара, продавца обуви?
– Ты знаешь, что ничто из этого.
– Скажи мне. Я хочу услышать, как ты скажешь это.
Я закрываю глаза и восстанавливаю в памяти карточку, выпавшую из гадальной машины в галерее игровых автоматов на карнавале шесть лет назад, когда Сторми была на моей стороне, и я приобрёл драгоценное обещание за четвертак.
– Ты знаешь, что сказала карта, мэм – «Вам суждено навеки быть вместе».
– И после этого она умерла. Но ты сохранил карточку. Ты продолжал верить в правдивость карточки. Ты всё ещё веришь в неё?
Я без запинки отвечаю:
– Да. Я обязан верить. Это то, что у меня есть.
– Ну тогда, Томми, надежда, которая движет тобой – это правдивость этой карточки; возможно, ускорение, которое тебя пугает – это не то, что ты на самом деле хочешь? Должен ли ты ускоряться к реализации этого предсказания? Может ли быть так, что лавина, которая накрывает тебя – ничего больше, чем Сторми?
Открывая глаза, я ещё раз встречаюсь с её взглядом. Дрожащие крылья, отражающиеся на её лице и тёмных глазах, могут оказаться также мерцанием золотых языков пламени. Мне вспомнилось, что огонь не только уничтожает; он также очищает. А другое слово, означающее очищение – искупление.
Аннамария запрокидывает голову назад и улыбается.
– Должны ли мы найти замок с подходящей комнатой, в которой ты сможешь сыграть свою версию самого известного монолога «Гамлета» тому, что находится у тебя в сердце? Или мы просто примем это?
