Дмитрий Янковский - Третья раса
— Почему ты так мало рассказывал мне о службе в охотниках? — Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.
Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличии от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня — хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.
— Тебе не понравится, то, что я могу рассказать, — ответил я.
— Думаешь, я не знаю, в чем состоит служба охотников? — сощурилась Леся. — Думаешь, не знаю, за что дают награду под названием Кровавая Капля, которую ты хранишь в шкатулке? Ты — кокетка. Делаешь вид, что занимался чем-то ужасным, хотя на самом деле все, кого ты убил, заслужили этого. И ты прекрасно об этом знаешь.
— Еще бы твои коллеги были в этом так же уверены, — насупился я и отвернулся в сторону океана. Волны напирали на меня, как враги в дурном сне, когда стреляешь по ним, выпуская из карабина один гарпун за другим, но они все равно прут, как заговоренные.
— Не все ли равно, что думают о тебе на станции? — она подобрала еще один камушек, но не бросила. Ей понравился белый узор на нем, напоминающий след чайки или древнюю руну.
— Для меня не все равно. Если бы не тень моей службы, я бы устроился вместе с тобой работать хоть кем-нибудь. И не был бы вынужден целый год сидеть сложа руки. Я не могу без океана, неужели ты этого не понимаешь?
— Понимаю, — в ее голосе послышалось сочувствие.
И хотя я был зол, шторм эмоций во мне постепенно улегся. Мне показалось, что она и впрямь все поняла.
— Я не бывший охотник, — мне стоило усилия сказать это. — Я им остался, несмотря на то, что меня списали. И мне нечего стыдиться. Однажды, я тогда был еще совсем салагой, мы убили очень опасную мину возле Одессы. Она была старой, из икринки вылупилась давно, успела как следует наесться планктона и накопить около двадцати тонн жира, смешанного с азотной кислотой из специальных желез. Нитрожир — это почти нитроглицерин. Одна из самых мощных взрывчаток на свете, не считая водородной бомбы, конечно. Если бы эта мина рванула в километре от берега, небоскребы Одессы сорвало бы с антигравитационных приводов, и они бы рухнули, превратив город в пыль.
— Ты зря не рассказывал мне об этом.
— Наверное, зря, — согласился я.
Она взяла меня за руку и тихонько коснулась губами моей щеки. Ее тепло влилось в меня, пронеслось сверху вниз по телу, смывая, как старую плотину, остатки обиды и раздражения. Я обернулся, обнял Леську и, закрыв глаза, прильнул губами к ее губам. Мир превратился в ее дыхание, в ее запах, смешанный с запахом океана. Неожиданный порыв ветра сорвал с гребня волны пену и донес до нас соленые брызги.
— Если бы ты рассказал об этом раньше, — Леся чуть отстранилась и мне пришлось разомкнуть объятия, — мне было бы легче устроить тебя. А так пришлось преодолевать трудности.
— Что? — не поверил я собственным ушам. — Ты устроила меня на «Тапрабани»?
— Да. Это мой подарок тебе на день рождения.
— Леська! — я задохнулся и ощутил, что на глаза навернулась предательская влага. — Ты лучший на свете друг!
Я ничуть не лукавил, ведь это была самая большая моя мечта — оставаться с Леськой и не расставаться с океаном.
— Сегодня твоя первая смена, — она улыбнулась и потрепала меня по волосам. Потом добавила: — Охотник.
— А кстати, кем ты меня устроила? — запоздало поинтересовался я. — Нырять?
Понятно ведь, что для работы на биологической станции нужно специальное образование. У меня же оно было чересчур специфичным.
— Сторожем. В смену старому Бену. Будешь хозяином станции, когда на ней никого нет. Еще зверей надо кормить.
Это чуть остудило мою радость — я все же рассчитывал получить работу ближе к специальности. Но расстраиваться не стал, ведь работа была в океане. Этот факт искупал все ее недостатки.
— Кажется, будет буря, — я глянул в сторону горизонта.
— Скорее всего. Тогда нам надо скорее на станцию. Ты заступишь пораньше, освоишься, а я выпущу Тошку и Лидочку из вольеры. Заодно познакомитесь. Только надолго я с тобой не смогу остаться, мне надо сгонять на материк, забрать документы по тренингу для Тошки.
— Жаль.
Но на самом деле Лесин подарок так меня взбодрил, что некоторое время я мог бы пожить без нее. В общем, я не очень расстроился. Я представил, каких трудов ей стоило уговорить начальство принять меня в штат, ведь ее коллеги относились ко мне с настороженностью. Они считали меня убийцей и были правы. В какой-то мере, конечно, поскольку никому из них не приходилось видеть живых пиратов и скорострельный пулемет, направленный прямо в лицо. В этом я им завидовал.
Леся чмокнула меня в щеку и потянула за руку к дому, где в эллинге стоял катер.
— Заскочи на кухню, — попросила она, — прихвати что-нибудь съестного. А то два дня на станции никого не будет, и камбуз не работает. А я катер пока заведу.
Я обогнал ее и вскоре взбежал по ступеням в наше жилище. За два прошедших года оно перестало вызывать у меня бурный восторг, как поначалу, хотя домик на острове в Индийском океане я бы ни за что не променял на жизнь в северном городке вблизи Светлогорска, где прошло наше с Леськой детство.
Иногда, правда, меня охватывала ностальгия по тем временам. Я вспоминал, как мы с Вовкой, Лесей и занудой Вадиком играли в охотников, прыгая по лесу с самодельными ружьями и гарпунными карабинами. Все мечтали попасть в охотники, в том числе и Леся, конечно, но получилось у меня одного. Теперь же от года в учебке и неполных двух лет службы остались только щемящие воспоминания, бусинка Кровавой Капли, полученная после боя в Северной Африке, десяток фотографий, сделанных Долговязым, и косые взгляды Лесиных коллег. Еще остался служебный адрес Чистюли, с которым мы прошли огонь и воду как в прямом, так и в переносном смысле слова. Однако с того дня, как мне пришлось навсегда снять темно-синюю форму, мы с ним не встречались ни разу. Ни мне, ни ему не хотелось вспоминать, как у Пушкина, «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
До чего же меня угнетало мое списание! Другие бы радовались, что остались живы, поднимаясь в дохлом гибридном аппарате с трехкилометровой глубины. А я считал это нелепой случайностью. Случайностью, которая привела к тяжелейшей баротравме, несмотря на усилия Молчуньи, тащившей меня на движках своего скафандра. Хотя с Молчуньей все было сложно. Если бы мне не пришлось ее успокаивать после гибели Жаба, мы бы не подрались, я бы не наткнулся спиной на острый край перекрытия станции и не нанес бы своему скафандру смертельные раны. Когда аппарат с порванными жабрами задергался в конвульсиях и испустил дух, мне ничего не оставалось, как продуваться из баллона смесью водорода и кислорода. А на такой глубине это верный способ схлопотать кессонку, даже учитывая оставшуюся после командира декомпрессионную таблицу для гремучего газа. Леся говорила: «Выжил, и то хорошо». Но без океана разве жизнь?
