Дэн Симмонс - Олимп
Возглавляла погребальный кортеж величавая череда троянских колесниц. Копыта коней, обернутые черным войлоком, еле слышно ступали по широким булыжникам главной улицы и городской площади. За спинами колесничих в молчании замерли величайшие герои Илиона, воины, пережившие девять с лишним лет осады и ужасную восьмимесячную битву с богами. Первым ехал Полидор, сын Приама, за ним — еще один сводный брат Париса, Местор. На следующих колесницах стояли союзник троянцев Ифей и Лаодок, сын Антенора. Кстати, вот и сам Антенор — как всегда, на богато украшенной повозке среди бойцов, а не с почтенными старцами на городской стене. Затем — полководец Полипет, а далее — прославленный колесничий Сарпедона Фразимел, как бы замещающий своего господина, предводителя рати ликийцев, убитого Патроклом несколько месяцев назад, когда троянцы еще искали сражений с греками, а не с бессмертными. Следом явился и благородный Пиларт — нет, разумеется, не троянец, павший от руки Большого Аякса перед самым началом богоборческой войны, а другой, который так часто бился рядом с Элазом и Мулием. Замыкали процессию Перим, сын Мегаса, Эпистор и Меланипп.
Менелай узнавал каждого из этих мужей, героев, своих противников. Тысячи раз ему доводилось видеть их искаженные гневом, окропленные кровью лица под бронзовыми шлемами на опасном расстоянии брошенного копья или даже взмаха клинком. Тысячи раз эти люди преграждали ему путь к заветной, давно уже нераздельной цели: к Илиону и Елене.
«До нее каких-то полсотни ярдов. Никто не ждет моего нападения».
За тихими колесницами слуги вели предназначенных на костер животных: десять коней Париса (конечно же, не самых лучших), его охотничьих собак и даже целое стадо откормленных овец — очень серьезная жертва, если учесть, что за время божественной осады шерсть и говядина сделались редкостью. Да, и сзади еще плелась дряхлая круторогая скотина. Все это не ради пышности жертвоприношения — действительно, кому жертвовать, когда олимпийцы стали врагами? Просто жир закланных животных поможет сильнее и жарче разжечь погребальное пламя.
А следом — издалека, с долин Илиона, — через Скейские ворота шагали тысячи троянских пехотинцев, сверкающих начищенными доспехами в этот хмурый зимний день. Посреди людского потока плыло смертное ложе Париса — на руках двенадцати ближайших соратников по оружию, мужчин, которые готовы были отдать жизнь за второго отпрыска Приама и до сих пор лили слезы, вздымая над покойным массивный паланкин.
Тело Париса обвевал голубой покров, почти утонувший под прядями волос, отрезанных солдатами и дальними родственниками усопшего в знак печали: старший брат и ближняя родня отрежут локоны за миг до того, как загорится костер. Троянцы не предлагали ахейцам жертвовать волосы. В противном случае — даже если бы Ахиллес, главный союзник Гектора в эти сумасшедшие дни, передал их просьбу или, хуже того, попытался навязать ее своим людям — Атрид самолично поднял бы восстание.
Менелай пожалел, что рядом нет его царственного брата. Казалось, тот всегда выбирал верный путь. Агамемнон — вот кто был настоящим предводителем аргивян, а вовсе не самозванец Ахилл и, уж конечно, не Приамов ублюдок Гектор, готовый раздавать приказы одновременно аргивянам, ахейцам, мирмидонцам и троянцам. Нет, Агамемнон — истинный вождь. Окажись он тут сегодня — либо удержал бы брата от опрометчивого нападения на Елену, либо рискнул бы жизнью, помогая тому исполнить намеченное. Но старший из Атридов и пять сотен верных ему людей отплыли на черных кораблях в Спарту и к островам семь недель назад. Возвращения их ожидали не раньше, чем через месяц. Они якобы собирались привлечь на свою сторону рекрутов для войны с богами, а на самом деле планировали заручиться поддержкой союзников для мятежа против быстроногого Пелида.
Ахилл. Вон он, вероломное чудище, ступает вслед за Гектором, который бредет за паланкином, бережно держа голову покойного брата в огромных ладонях.
При виде рыдающего Приамида и мертвого тела тысячи троянцев, собравшихся на городских стенах и главной площади, издали могучий стон. Женщины на крышах домов и смотровых площадках — те, что попроще, не дамы царских кровей и не Елена, — завыли в голос. Предплечья Менелая невольно покрылись мурашками. Бабьи причитания вечно на него так действовали.
Атрид подумал о своей переломанной и вывернутой руке. Он решил накопить гнева, словно топлива для костра.
Ахилл, этот полубог-получеловек, шагающий возле гроба, который торжественно проносили мимо почетного караула из ахейских военачальников, сокрушил Менелаю руку ровно восемь месяцев назад, в тот день, когда быстроногий объявил аргивянам, будто бы Афина Паллада прикончила его друга Патрокла и в насмешку забрала тело с собой. «Перестанем же сражаться друг с другом, — провозгласил мужеубийца, — и возьмем в осаду сам Олимп!»
Агамемнон, конечно, был против: против бессовестных притязаний сына Пелея на законное место его, Атрида, царя над всеми греками, собравшимися у стен древней Трои, против неслыханного кощунства — нападения на богов, кого бы там ни вздумалось укокошить Афине (если Ахилл вообще говорил правду), и против того, чтобы десятки тысяч ахейских воинов перешли под командование быстроногого.
Пелид ответил коротко и прямо: он, мол, готов драться с любым, кто не примет его власть или не захочет воевать с бессмертными, — драться хоть поодиночке, хоть со всеми сразу. И пусть последний уцелевший правит аргивянами, начиная с этого рокового утра.
Сотни данайских военачальников и тысячи пехотинцев застыли в немом изумлении, но гордые сыны Атрея разом бросились на самозванца с оружием.
Менелай хоть и не числился в рядах первых героев у стен Илиона, все же был закаленным в сражениях ветераном, а его брат вообще слыл самым свирепым из греков — по крайней мере пока разобиженный Ахиллес отсиживался в своей ставке. Копье великого царя било, можно сказать, без промаха, клинок пронзал семикожные щиты врагов точно легкие хитоны, а его хозяин ни разу не оказывал милости даже самому благородному противнику, молившему о пощаде. Статный, мускулистый Агамемнон смотрелся не менее богоподобно, чем белокурый Пелид, разве что тело его покрывали старые шрамы, заслуженные в славных боях, когда быстроногий еще пешком под стол ходил. Да еще в глазах Атрида полыхало звериное бешенство, в то время как Ахиллес ожидал нападения с хладнокровным, почти рассеянным выражением на юном лице.
Самозванец управился с братьями, точно с малыми детьми. Могучее копье Агамемнона отскочило от плоти соперника, словно злокозненный сын Пелея и вечной Фетиды был закован в невидимую энергетическую броню моравеков. В ярости старший Атрид замахнулся клинком, от удара которого раскололась бы каменная глыба, но меч затрещал и сломался о красиво исполненный щит Ахиллеса.
