ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич
Игнорирование со стороны отца и ответное игнорирование его игнорирования принцессой безмерно возмущает Нагму, которая считает Перидора худшим отцом в Мультиверсуме. Катрин молча и стойко сопровождает Императора, который даже глазом не ведёт в её сторону, а потом рыдает у меня на коленях. Поплачет, умоется и снова идёт к отцу. Я её паладин, мне и в камзол порыдать не стыдно.
— Зачем он с ней так? — возмущается дочь. — Разве он не видит, что она для него на что угодно готова! Это же его дочь! Она же его любит!
— Я не психолог, но мне кажется, он действительно считает её причиной смерти жены и сына.
— Он что, дурак?
— Нет. И если его спросить прямо, будет предельно возмущён таким предположением. Это сидит где-то глубоко внутри, не давая ему посмотреть на ситуацию рационально.
— И что, так теперь всегда будет?
— Думаю, нет. Может, Катрин его переупрямит, — они весьма похожи, ты замечала? Девочка такая же упёртая, как её отец. А может, боль потери со временем притупится, и он вспомнит, что у него был не только сын. В любом случае, ничто не длится вечно.
С Фредом выпиваем редко, он мечется по графству, как заяц на батарейках, разворачивая мои предприятия в мобрежим. Но когда всё же находится время посидеть, это всегда интересно.
— Милитаризация — идеальный драйвер промышленного рывка, — сообщает он устало. — Тут Перидор нам даже подыграл. Минусы у такого пути есть, и весьма существенные, поэтому мы собирались использовать другой бустер — колонизацию. Она работает не так быстро, но менее травматично для социума. Впрочем, одно неплохо совмещается с другим, ведь немалая часть войн в истории — войны за колонии.
— Колонии — это так важно?
— Колониальная экспансия создаёт инвестиционный капитал за счёт вывоза ресурсов и эксплуатации дешёвого труда. Инвестиционный капитал порождает промышленность, формируя промышленный капитал. В результате выстраиваются основные рынки: рабочей силы, финансовый, промышленный и товарный. Промышленный капитал обеспечивает экономику товарами, финансовый кредитует промышленный, это формирует спрос на рабочую силу, которая выводится из замкнутого круга аграрного самообеспечения, создавая рынок товарно-потребительский. Рабочему некогда растить себе хлеб и ткать лён для одежды, поэтому пролетариат есть субстрат для роста товарно-денежных отношений. То есть без колоний всё это тоже возможно, но с колониями гораздо быстрее и проще.
— Но тут же нет капиталистов, ты сам говорил?
— Как это нет? — заливисто ржёт Фред. — А я сейчас с кем разговариваю? Уж не с графом ли Морикарским, первым в истории страны промышленно-финансовым магнатом?
— «Владелец заводов, газет, пароходов…» — задумчиво процитировал я. — Ах, нет, не пароходов. Паровозов…
Паровозов у нас теперь аж два. Небольших и слабосильных, таскающих состав в восемь грузовых вагонов на плече всего в пару десятков вёрст. Оба — «артефактных технологий», то есть их просто протащили через кросс-локус, куда уходит один конец нашей железки. Второй упирается в тоннель, который ещё не готов, но вот-вот.
— Так вот кем вы меня видите, оказывается!
— Ну, шутки шутками, но ты самый богатый человек в Меровии. Правда, здесь, за отсутствием рынка акций, не привыкли учитывать в капитале владение производствами, а в золоте ты уступаешь многим старым родам. Но это и к лучшему, меньше завидуют. Мы вообще стараемся этот факт не выпячивать — туземные элитарии и так задолбали Перидора предложениями срочно национализировать твоё хозяйство. Он-то знает, что по факту это и так государственное, а остальным обидно. Это они ещё не знают, сколько у тебя теперь подданных…
Численность населения моего небольшого, по большей части занятого горами и лесом графства, за полгода выросла впятеро. И естественным этот прирост не назвать. Людей завозят через кросс-локус целыми вагонами. Перидор разрешил, но, в целях локализации иммиграционного бума, велел, чтобы они присягали лично мне. По законам Меровии это вполне допустимо, ещё со времён личных баронских дружин. Так что это в самом буквальном смысле «мои люди». Они могут покинуть пределы графства только в составе графского ополчения, если Император призовёт меня в строй. Просто так взять и свалить в закат, в отличие от моих весьма условно, но всё же свободных вилланов, им не дозволено. Потому что вилланы — подданные Императора, находящиеся в моей власти в силу аренды земли. А пришлые — не граждане Меровии, а мои личные люди. Это не крепостные, поскольку привязаны не к земле. Больше всего это похоже на европейский сервитут, личную зависимость. Я имею право распоряжаться ими полностью, а они лишены даже права на собственность — их имущество, включая то, с которым они прибыли, по закону моё, я лишь позволяю им пользоваться.
Теконис, уж не спрашивайте как, подобрал какой-то срез, свалить откуда жители были готовы хоть в крепостные, хоть в рабы, хоть тушкой, хоть чучелком. Проблема, с его слов, в том, что мы физически не имеем возможности принять всех желающих. Зато можем отбирать наиболее ценных работников — с технологическими компетенциями, военными навыками, здоровых, семейных, предпочтительно — с детьми. Очень удачно, что они практически не отличаются от здешних внешне, имеют сходную религию, а их срез имел технологический уровень, не намного превышающий здешний. Должны ассимилироваться без проблем, через пару поколений не отличишь.
Фред доволен — его (то есть, формально, мои) предприятия получили одновременно квалифицированную рабочую силу и рынок сбыта — переселенцам требуется жильё, одежда, предметы быта и так далее.
Мейсер недоволен — оплачиваю всё это я, то есть, на самом деле, он. Внешне экономика графства чудовищно убыточная, даже продовольствие пришлось закупать — формирующийся агрокомплекс не готов прокормить такую кучу народу. В следующем году, может быть, но не сейчас. Причём большую часть продуктов закупали не в Меровии, что снизило рентабельность проекта в целом. А что делать? Здешний рынок слишком маленький и инерционный, чтобы справляться с внезапными пиками спроса. Если бы мы попытались закупить хлеб для моего графства в соседних, то там бы тут же возник дефицит, бешено выросли цены, а значит, начался бы голод, который, к следующему году стал катастрофой из-за продажи нам зерна, предназначенного на посев.
Мы начали разработку угля и железа, гектарами рубим лес на строительство, заодно освобождая площади под земледелие и животноводство. Наши предприятия работают в три смены, но это приносит лишь колоссальные убытки. Причём, беспокоит сей факт, кажется, исключительно меня.
— Ты слишком подвержен монетарным стереотипам, — снисходительно разъясняет мне доктор Ерзе. — Твоё графство сейчас имеет фактически государственную автономию, являясь полностью экономически самостоятельным анклавом в составе Меровии. А государство обанкротиться не может.
Наши беседы имеют предельно неформальный характер, поскольку происходят исключительно в постели, между первым и вторым актом… хочется сказать, «любви», но нет. Просто коитуса. У Джулианы всё по плану — первый бурный секс, чтобы сбросить напряжение, перерыв, во время которого я восстанавливаю силы, всё же мне не двадцать лет. Потом второй акт, закрепляющий её разрядку, после которого она одевается и уходит. До следующего раза. Она красивая женщина, секс с ней неплох, но я отчего-то часто вспоминаю Олли. Наверное, хочется иногда иметь рядом кого-то, кто думает не только о своём удовольствии.
В перерыве мы пьём вино и общаемся. Чаще всего в формате «Док демонстрирует свою тупость и невежество, Джулиана подтверждает своё интеллектуальное превосходство».
— Но как же государственные дефолты? — возражаю я, припомнив кое-какие события времён моей молодости.
— Дефолт государства всегда обусловлен политическими, а не экономическими соображениями. Оно в любой момент может рассчитаться с долгами из-за безграничного запаса денег, источником которых оно и является. Но иногда для достижения целей удобнее отказаться от обязательств. Вспомни наш срез: самые мощные в политическом и экономическом плане державы имеют многолетний торговый дефицит и принципиально непогашаемый госдолг. Разве это как-то мешает их доминированию?
