Сергей Снегов - Люди как боги
После неистовой первой части вторая показалась спокойной. Возможно, впрочем, что мы пообтерпелись. Главным в ней был свет — клубящаяся зеленовато-желтая тьма, красные вспышки, змеящиеся фиолетовые полосы, искры и стрелы, рушащиеся с потолка, как при полярных сияниях, потом все постепенно затянуло розовым, теплым туманом, в нем хотелось понежиться, чувства и мысль засыпали. Все это происходило под мелодичное звучание электронных голосов, тяжесть и давление то мерно нарастали, то исчезали, холод налетал не так пронзительно, как раньше, сменявшая его жара не так обжигала. В общем, эта часть мне понравилась. Ее можно было терпеть, а для произведений Андре это уже немало.
Зато в третьей части нам снова досталось. «Вечное как жизнь» могло вогнать в гроб любого. Андре, видимо, хотелось доказать, что жизнь штука непростая, и он достиг цели. Нас обжигало, леденило, оглушало, ослепляло минут двадцать, если не больше. Симфония окончилась, а в зале все сидели, опоминаясь. У некоторых был до того измученный вид, что я расхохотался. Аллан шумно ликовал. Так с ним всегда. Необычное сперва озадачивает его, потом приводит в восторг.
— Крепкая симфония! — орал он. — Обрушить этакий концертище на существ с Альфы Центавра или Сириуса — там они не очень костисты, — останется мокрое пятно! Нет, здорово!
По пустеющему залу разнесся голос: друзей автора симфонии просили к восточному выходу. Аллан помчался, обгоняя выходящих, мы с Лусином не торопились. Я знал, что Андре меня дождется.
У восточного входа быстро скопилась кучка приятелей. Я устал пожимать руки. Хорошенькая Жанна Успенская, жена Андре, сияла. Она неумеренно торжествует, если Андре что-нибудь удается, и надо сказать, ей часто приходится торжествовать. В данном случае, впрочем, она могла бы радоваться и не столь открыто.
Она громко сказала:
— Ты изменился, Эли! Просто не верится, такой ты загорелый и добрый. Послушай, ты не влюбился?
Я знал, почему она говорит громко, и мне это не понравилось. К нам приближались Леонид Мрава с Ольгой Трондайк. Грозный Леонид на этот раз казался почти веселым, а Ольга, как всегда, была уравновешенна и светла. Она, конечно, поняла намек Жанны, но и виду не подала, а Леонид с такой силой тряхнул мою руку, что я охнул. Этот великан — они с Алланом вымахнули до двух метров тридцати — вбил себе в башку, что я стою у него на дороге. Боюсь, Ольга поддерживает в нем это заблуждение. Это тем удивительней, что, не в пример Жанне, Ольга совсем лишена кокетства.
— Я рада, что вижу тебя, Эли, — сказала Ольга. — Ты, кажется, улетал на Марс?
— А чего я не видал на Марсе? — буркнул я. — Мы монтировали седьмое искусственное солнце на Плутоне, слыхала о таком?
— Конечно. Желто-красный карлик нормальной плотности, мощность восемь тысяч альбертов. Я недавно вычислила, что этой мощности не хватит для нормального функционирования. Ты не ознакомился с моей запиской, Эли?
— Нет. От твоих записок у меня голова болит — так они учены!
Ольга не обиделась и не огорчилась. Она слушала, ровная и розовощекая. Уверен, она и не вдумывалась в содержание моих слов, с нее достаточно, что я говорю. Она слушает один мой голос.
Жанна воскликнула, встряхивая локонами, они у нее длинные и так светлы, что издали кажутся седыми:
— Ты не ответил на мой вопрос, Эли!
— Да, — сказал я. — Влюбился. И знаешь в кого? В тебя. Я долго скрывал, но больше нет сил. Что ты теперь собираешься делать?
— Переживу, Эли. А может, расскажу Андре, пусть он знает, каковы его друзья.
Она повернулась ко мне спиной. Жанна так хочет всем нравиться, что сердится, когда над этим подшучивают.
— У Аллана интересное сообщение, — сказал я, чтоб перевести разговор на другое. — Аллан, повтори-ка, что ты говорил нам о новых открытиях.
И снова, как перед тем и мы с Лусином, никто не отнесся серьезно к новостям Аллана. Его выслушали равнодушно, словно он делился пустяками, а не самой важной информацией, когда-либо полученной человечеством. Сегодня, вспоминая те дни, я стараюсь и не могу понять, почему нами владело тогда такое непростительное легкомыслие. Оно было тем непостижимей, что Леонид и Ольга, капитаны дальних звездолетов, уже и в то время слыли опытными астронавтами. Кто-кто, а они должны были сообразить, что означает открытие в звездных мирах, на наших галактических трассах, существ, равных нам по разуму и могуществу. Леонид поступил еще легкомысленней, чем я. Он попросту отмахнулся от Аллана. Наше маленькое искусственное солнце на Плутоне интересовало его больше.
— Удивляюсь вашему консерватизму, — сказал он. — Сперва монтируете огромный спутник, потом разжигаете, пока он не превратится в крохотное светило, и тратите на это несколько лет, как два столетия назад наши деды. А зачем? Звездный Плуг за сутки работы зажжет десяток искусственных солнц всех запроектированных размеров и температур. Не нужно ни монтажа, ни разогрева, короче, ничего, кроме приказа: зажечь и доставить на место солнце!
— Совершенно верно! — подхватил Аллан, мигом забывший о своих странных новостях. Он обрадовался, что хвалят Звездный Плуг, и захохотал. Он безмерно гордится своим кораблем. — Для нас это сущий пустяк — скатать аккуратненькое солнышко и подбросить его нуждающейся в теплоте и свете планетке.
— Хорошо! — сказал Лусин. — Очень. Даже — очень, очень! Зажечь и доставить! Замечательно. А?
— Великолепно! — сказал я. — Много лучше пожаров, которые ты разжигаешь в животах бедных драконов. Кстати, почему, в самом деле, не используют для создания малых солнц Звездные Плуги?
Ольга сказала рассудительно, иначе она говорить не умеет:
— Создание солнц с помощью Звездных Плугов, вероятно, было бы проще. Но их запуск в окрестностях нашей системы грозит нарушением равновесия космического пространства. Не хотите же вы, чтоб Сириус налетел на Процион, а Проксима Центавра ударилась о Солнце?
Леонид сказал:
— Реальность такого катастрофического нарушения равновесия не доказана…
— Никто не доказал и обратного, — возразила Ольга. — Решение может дать опыт, неудачный же опыт — непоправим.
Из концертного зала вышли Андре с Павлом Ромеро. Появление Павла было так неожиданно, что я в восторге побежал к ним навстречу.
5Ромеро после разлуки не здоровается, а обнимается, он говорит, что этот обычай раньше существовал во всех цивилизованных племенах. Хорошо еще, что он не целуется, — был, кажется, и такой странный обряд приветствования.
— Это вы, Эли! — сказал он важно. — Ясно вижу, что это вы!
Они стояли передо мною, плечо к плечу, улыбающиеся, довольные, а я жадно их рассматривал. Оба были невысокие, всего метр девяносто один каждый — меньше, чем Лусин и я, — широкоплечие, молодые: Андре пятьдесят семь лет, он ровесник мне и Лусину, Ромеро на пять лет старше. На этом сходство заканчивается, все остальное, от облика до привычек, вкусов и поступков, у них не только различно, но и противоположно. Ромеро ни на кого не походит, кроме себя, его усы и бородка-эспаньолка мало напоминают окладистые бороды и усы на портретах доисторических королей, хотя он утверждает, что скопировал их не то с римского цезаря, не то с американского президента, — в общем, с какого-то из владык древних республик. И он всюду для забавы таскает трость. Он и обнимал меня, не выпуская трости.
Но если Ромеро ни на кого не похож, то Андре долго не бывает похожим на самого себя. При каждой встрече Андре иной и неожиданный. Если бы он не был гениален, я бы сказал, что он тщеславен. В школе он менял волосы чаще, чем костюмы. На пятом курсе второго круга он удалил доставшиеся ему от природы каштановые кудри и вывел черные и прямые волосы, а на третьем круге растительность на голове менялась год от года: гладкие волосы сменились локонами, за ними появились пучки, похожие на кочки, потом он был сияюще лыс, затем снова завел волосы, на этот раз короткие и колючие, как проволока. «На твоей прическе можно принимать передачу с Фомальгаута», — говорили мы, но шутки на Андре не действуют. Цвет волос тоже менялся: кудри были золотые, потом превратились в вороные, а проволокоподобная поросль обжигала малиново-красным, так что голова пылала на свету, как головешка, — Андре считал, что такое сверкание ему к лицу.
На этот раз у Андре были мягкие каштановые кудри, такие же длинные, как у Жанны. Во всяком случае, это красивее, чем малиновая проволока.
— Ты загорел, Эли! — сказал Андре то же, что Жанна. — Неужели солнца на Плутоне так пламенны?
— Это результат концерта, — возразил я. — Твоя симфония чуть меня не испепелила. А один старичок хватался за сердце.
— Тебе не нравится? Нет, правда, тебе не нравится, Эли?
— Как может вздор нравиться?
— Та же мысль, что и я высказывал, — подхватил Ромеро. — И те же слова, дорогой Андре, — вздор ваша симфония!
