Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен
– Спасибо, доктор.
На ближней кровати встрепенулся наголо бритый бодрячок, но, увидев чужого человека, улегся обратно с явным разочарованием. Ждал кого-то. Что бодрячок делает в нейрореанимации? Может, его уже выписывают? – вот и не терпится домой попасть…
– Здравствуйте, Петр Леонидович. Как вы?
– Ничего, – отозвался дядя Петя. – Нормально.
Когда старик заговорил, Данька понял, что поразило его во внешности Кондратьева. Правую половину лица дяди Пети словно подморозило. И глаз прищурен. Для тирмена, более привычного щурить левый, а не правый глаз, такая мимика противоестественна.
– Не нравлюсь? Краше в гроб кладут?
– Да что вы ерунду городите! – возмутился Данька, проходя в палату и присаживаясь на край кровати. – Врач сказал: идете на поправку. Легко, значит, отделались.
– Легко? – Старик скорчил жутенькую гримасу. – Ну, раз врач…
Он отвернулся, словно не был рад приходу гостя.
Данька не обиделся. Он знал, что есть люди, которые ненавидят болеть. Прячутся от всех, терпеть не могут, если им сочувствуют. Будто заболев, они получили позорное клеймо на лоб – и теперь в одиночестве ждут, пока клеймо сойдет.
– Вам что-нибудь нужно? Лекарства? Бульон? Фрикадельки? Кефир? – Данька судорожно вспоминал, что обычно дают больным. Надо будет у врача спросить.
– Кефир. Клистир. И теплый сортир. Пошли в расширитель. Там диван есть.
– Вам лежать надо!
– Не надо. Я сам! – Дядя Петя отстранил сменщика левой, здоровой рукой.
Садился Кондратьев медленно, с заметным усилием. Сдал старик, подумал Данька. Сильно сдал. И не только из-за микроинсульта – вообще в последнее время. А он, дурак молодой, не замечал! Привык к неизменному спокойствию, к ехидной усмешке, к верному глазу и твердой руке. Считал, что годы над дядей Петей не властны.
Годы, они свое возьмут.
Петр Леонидович спустил ноги на пол, нашарил растоптанные тапочки. Откинул одеяло. Держась за спинку кровати, встал. Он был облачен в куцый больничный халат из голубой байки. Из-под халата нелепо и жалко торчали худые старческие ноги, покрытые редкими волосками.
Данька поспешил отвести взгляд.
– Не замерзнете?
– Нет. Тепло. Май месяц.
Петр Леонидович старался говорить внятно. Фразы выходили короткие, рубленые.
– Ну хоть на меня обопритесь, что ли?
Хмыкнув, старик от помощи не отказался. Вместе они выбрались в коридор. Врачей, к счастью, видно не было, а расширитель с диваном, двумя креслами и дешевым телевизором «Rainford» располагался в двадцати шагах. Петр Леонидович шел твердо, не шаркая, но правую ногу все-таки подволакивал. Данька поддерживал его под локоть. Ни дать ни взять, заботливый внук ведет на прогулку прихворнувшего деда.
Усадив старика на диван, Данька придвинул поближе одно из кресел – тяжелое, раскоряченное, с тканевой обивкой. У них дома стояло похожее, но три года назад он уговорил родителей купить новый мягкий уголок, а старье лично выволок на мусорку, на радость местным бомжам, которые бегом утащили кресло в подвал.
– Как в тире?
– Нормально! У «Орлов» сегодня стрельбы на «минус первом» сорвались. – Данька проклял свой длинный язык, но отступать было поздно. – Я с Шамилем договорился, Петр Леонидович. Верней, не я, а Тимур… Короче, никаких проблем. Не беспокойтесь.
– Тебе сменщик нужен. Сам замаешься. А я… пока оклемаюсь…
Дядя Петя умолк, переводя дух и выжидательно щурясь на собеседника. Необычный, правый прищур – словно стрелок отражался в зеркале. Мол, что скажешь, напарник?
Кто из нас отражение – ты или я?
– Сменщика я найду, не волнуйтесь. Если временно, чтоб на «нулевке» и на «минус первом» помогал – запросто. Хоть двоих! Вон Тимур с Вовиком, к примеру. Они у нас сто раз были, все знают. Позвоню Любови Васильевне, она мне помощников предлагала и Тимура в том числе. Если, конечно, вы не против.
– Не против. Звони Кали.
Лишние слова не требовались. Данька и так все понял наилучшим образом. Как сменщики, выдавать пульки к «воздушке» и помогать на «нижних» стрельбах – Тимур с Вовиком вполне подойдут. А станут деловых строить или выпивать – можно пожаловаться Любови Васильевне. Она им живо хвосты прикрутит. Небось счастлива будет, что тирмен наконец согласился на ее предложение.
Ушастой ведь не объяснишь, что сменщик и ученик – не всегда одно и то же.
Артур бы, пожалуй, смог подтвердить.
– «Хомячков» ставь на «минус первый». Сам больше сиди на «нулевке». Присматривайся. К пацанам.
– Ладно, дядя Петя.
Под «пацанами» Петр Леонидович, конечно же, подразумевал не «хомячков» Калинецкой.
– Выздоравливайте скорей. Я вас навещать буду. – Данька мельком поглядел на часы. Время, отпущенное врачом, истекало. – Каждый день. Вы все-таки скажите, что вам принести. Мне не трудно.
– Пижаму мою привези. Из дому. Халат этот… – Старик выразительно оглядел больничное одеяние. Куцые рукава едва доходили ему до локтей, полы задрались выше колен. – Богадельня. Стыдобища.
– Конечно, привезу! Прямо сейчас и съезжу. Адрес давайте.
– Ольминского, три. Код на подъезде: пять-восемь. Третий этаж. Квартира номер девять.
– Я лучше запишу. – Данька полез в карман за мобильником. В меню имелась записная книжка, а телефон раскладывался крестом, открывая дополнительную клавиатуру. – Так, Ольминского, три…
– Пижама в шкафу. В спальне. Легкая, в клеточку. Найдешь. Еще тапочки. Синие, у входа. И семечек купи. Черных, жареных. Стаканов пять. Или шесть.
«Больше ему не съесть, – вынырнуло из памяти детское стихотворение. – Он у меня еще маленький…»
– Вот ключи. Держи. Оставь записку домработнице. Все в порядке. Скоро буду. Пусть не волнуется.
– Ага, сделаем.
– Сам-то как? В порядке?
– Я? А что со мной станется?
Врать он не умел и на всякий случай отвел взгляд. К сожалению, даже после микроинсульта дядя Петя не утратил обычной зоркости.
– Выезд был? Завалил?
– Угу. Завалил. – Слова выдавливались с трудом, фразы сделались короткими, как у Кондратьева. – Ерунда, бывает! В первый раз, что ли?
Дяде Пете нельзя волноваться. Но ведь на самом деле ерунда, правда?
– Бывает, – подтвердил старик, откидываясь на спинку дивана. – Не боги горшки… обжигают. И у меня… бывало.
