Роберт Силверберг - Умирающий изнутри
Мою голову словно сжимали невидимые клещи и тащили, вытягивая шею, словно резиновый ремень, а затем резко отпускали, до основания встряхивая мозги.
Эти два дня я провел в постели, в полудреме, иногда читая и срываясь в холл на каждый телефонный звонок.
Но она не вернулась и не позвонила. Во вторник я приступил к поискам.
Сначала я позвонил ей в офис. Тедди, ее босс, милый ученый человек, очень нежный, очень голубой. Нет, на этой неделе она не работала. Что-то срочное? Не нужен ли мне ее домашний номер?
– Я с него и звоню, – сказал я. – Ее здесь нет, и я не знаю, куда она подевалась. Это – Дэвид Селиг, Тедди.
– О! – произнес он. Очень слабо, с состраданием. – О!
– Если она случайно позвонит, попросите ее связаться со мной.
Затем я стал обзванивать ее друзей, тех, чьи номера я смог найти: Элис, Дорис, Хелен, Пэм, Грейс. Я знал, что большинству из них я не нравился. Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться об этом. Они подумали, что она бросила меня, ей просто надоело прожигать жизнь с человеком без карьеры, будущего, денег, амбиций, талантов и взглядов. Все пятеро сказали, что ничего о ней не слышали. Голоса Дорис, Хелен и Пэм звучали искренне. Две других, как мне показалось, лгали. Я добрался на такси к дому Элис в Виллидже и сделал пробный заброс, цап! Я выудил много такого, чего вовсе не хотел бы знать, но не обнаружил, где Тони. В том, что я шпионил, было нечто грязное, и я не стал пробовать Грейс. Вместо этого я позвонил писателю, чью книгу редактировала Тони и спросил, не видел ли он ее. Он ледяным тоном сообщил, что уже давно не видел ее. Дохлый номер. След затерялся.
Я колебался до среды, думая что предпринять, и наконец обратился в полицию. Дал скучающему дежурному сержанту ее описание: высокая, стройная, длинные черные волосы, карие глаза. Не находили ли недавно тел в Центральном парке? В подземке? На Амстердам Авеню? Нет. Нет. Нет. Слушай, дружок, если мы что-нибудь узнаем, мы дадим тебе знать. Но для меня его слова прозвучали неубедительно. Слишком жирно для полиции. Без отдыха, без надежды я пошел в Большой Шанхай поужинать. Несчастный ужин – хорошая еда пропала зря. (В Европе голодают дети, Дэйв. Ешь. Ешь.) В конце концов, сидя над грустными развороченными остатками креветки с обжаренным рисом и чувствуя горечь от постигшего меня несчастья, я проделал дешевый трюк, который всегда презирал: сканировал разных девушек в ресторане, ища ту, что была одинока, несчастна, уязвима, не строгая в нужном мне плане, в общем, нуждалась в чем-то или ком-то. Конечно, это не штука уложить в постель того, кто доступен, но я охотился не ради спортивного интереса.
Она нашлась, рыбка в аквариуме, вполне привлекательная замужняя дама лет двадцати пяти, бездетная, чей муж, преподававший в Коламбия, проявлял к своей докторской степени, очевидно, больший интерес, чем к жене. Каждую ночь он ставил опыты в Бутлеровской лаборатории и приходил домой очень поздно, совершенно измотанный, раздражительный и бессильный. Я привел ее к себе и провел два часа, слушая историю ее жизни. В итоге я сумел ее трахнуть, но почти сразу кончил. Да, я не блеснул. Когда, проводив ее, я вернулся домой, зазвонил телефон. Пэм.
– Я узнала кое-что о Тони, – сообщила она, и я ощутил себя виновным в измене. – Она у Боба Ларкина на Восточной 83-й улице.
Ревность, отчаяние, унижение, агония.
– У какого Боба?
– Ларкина. Тот самый декоратор, о котором она всегда говорит.
– Не мне.
– Один из ее старых друзей. Они очень близки. Думаю, он подцепил ее, когда она еще училась в колледже. – Длинная пауза. Затем Пэм успокаивающе сказала мне: – О, успокойся, Дэйв, расслабься! Он – гей! Для нее он просто отец-исповедник. Когда ей плохо, она идет к нему.
– Понимаю.
– А вы что, расстались?
– Не уверен. Но предполагаю, что да. Не знаю.
– Я могу чем-нибудь помочь? – И это Пэм, которая, как я думал, всегда рассматривала меня как человека, оказывающего на Тони разрушительное влияние.
– Дай мне его телефон, – попросил я.
Я позвонил. Телефон звонил и звонил. Наконец Боб Ларкин снял трубку.
Гей, ладно, сладкий тенор, не очень отличавшийся от голоса Тедди-с-работы.
Кто их учит говорить с той интонацией? Я спросил, есть ли там Тони.
– Кто ее спрашивает? – настороженный голос.
Я объяснил. Он попросил меня подождать и, прикрыв рукой трубку, он около минуты переговаривался с ней. Наконец он сказал, что Тони там, но очень устала, отдыхает и не хочет говорить со мной прямо сейчас.
– Это срочно. Пожалуйста, скажите ей, что это срочно.
Еще одно совещание. Тот же ответ. Он терпеливо предложил мне перезвонить через два-три дня. Я начал уламывать его, ныть, упрашивать. В середине этого совсем не героического представления телефон вдруг перешел в другие руки и голос Тони произнес:
– Зачем ты звонишь?
– Мне кажется, это понятно. Я хочу, чтобы ты вернулась.
– Не могу.
Она не сказала: я не вернусь. Она сказала: не могу.
– Не скажешь ли почему?
– Нет.
– Ты даже записки не оставила. Ни слова объяснения. Ты убежала так стремительно.
– Извини, Дэвид.
– Потому что во время своего путешествия, ты кое-что поняла во мне, да?
– Давай не будем об этом. Все кончено.
– Я не хочу, чтобы все было кончено.
– Я хочу.
Я хочу. Словно огромные ворота захлопнулись прямо перед моим носом. Но я не собирался позволять ей бросить дом. Я сказал, что она оставила у меня свои вещи, книги, одежду. Ложь: она забрала все подчистую. Но мои слова звучали убедительно и она начала думать, что это могло быть правдой. Я предложил принести ей вещи прямо сейчас. Она не хотела, чтобы я приходил.
Она сказала, что предпочла бы вообще больше не видеть меня. Так было бы лучше. Но в ее голосе не хватало убедительности – он звучал слишком высоко и гнусаво, чем когда она говорила искреннее. Я знал, что она еще любит меня: даже после лесного пожара выживают обгоревшие деревья и весной зеленеют вновь. Так я говорил себе. Как я был глуп. В любом случае она не смогла бы сразу отпихнуть меня. Если бы она не взяла трубку, а теперь она поняла невозможность отказать мне. Я говорил очень быстро и ее это утомило.
– Ладно, – согласилась она. – Заходи. Но ты зря потратишь время.
Было уже около полуночи. Летний воздух, чистый и немного липкий, намекал на возможный дождь. Звезд на небе не видно. Я стремительно несся через весь город, потрясенный горечью разбитой любви. Квартира Ларкина находилась на девятом этаже громадной башни из белого кирпича в дальнем конце улицы. Встретив меня, он нежно и с сожалением улыбнулся мне, словно говоря: несчастный ублюдок, тебя ранили, ты истекаешь кровью и снова лезешь на рожон. Ему было около тридцати, коренастый мужчина с мальчишеским лицом, длинными, неуправляемыми, вьющимися каштановыми волосами и широкими неровными зубами. Он излучал тепло, симпатию и доброту. Я понял, почему Тони бросилась к нему.
