Журнал Полдень XXI век - Полдень XXI век, 2010, №11
Потом я просыпаюсь в палате с белым потолком и белыми стенами. И тело беснуется от стресса. Это значит, что все хорошо. Значит, что я успел и буду жить еще раз. Ко мне приходит Смит Сандерс и рассказывает мне свои глупости. Нужно играть свою роль: делать вид, что все впервые. Смит-паромщик. Он делает все, что нужно, и я снова молод. Я в родном времени, и новый цикл запущен.
Каждый мечтает вернуться в прошлое, чтобы исправить ошибки. Я делал это много раз — возвращался в прошлое, исправлял ошибки и делал новые. Мне не скучно. Быть хозяином своей судьбы — весело. Это доставляет удовольствие. Для меня понятие «в следующий раз» означает нечто намного большее, чем для тех, кто живет единожды.
Я был женат на всех тех, на ком хотел. Я был бедным и богатым. Жил в разных странах. Менять судьбы легко, когда жизнь — попытка. Любая мечта исполнима, если для ее исполнения имеется множество попыток.
Теперь я досконально знаю судьбы всех тех, кому не смог описать их в первом моем возвращении. Я проследил их, эти судьбы. Я не просто «слышал голос из прекрасного далека», я знал наизусть его текст и мог подпевать. Но я молчу. Все это бессмысленно. Я просто наслаждаюсь этим знанием и ищу те события, о которых еще не знаю и которые не могу предвидеть. В моем распоряжении полвека, и я жду, когда же они мне наскучат.
Сейчас меня ведут по гулкому коридору с металлическими стенами. Там, в конце коридора, ждет комната. Она с каждым шагом приближается. Комната набита различной электроникой, среди которой находится комфортабельная кушетка с анатомической поверхностью. Меня укладывают на нее. Застегивают на запястьях ремни. Унизывают датчиками и проводами. Это долго и больно, но я спокоен — ничего страшного со мной не будет. Все со мной будет хорошо. Они суетятся вокруг меня, взволнованно говорят на своем языке. Потом Смит наполняет шприц и вонзает его в мою вену. Темнеет. Как будто издалека слышен голос Смита: «Udachi, Daniel, Udachi».
…
Утро. Я открываю глаза и нехотя осматриваюсь. Вслушиваюсь. На кухне звон посуды — мама готовит завтрак. Толстое одеяло удерживает меня в постели и не дает проснуться окончательно. На душе удивительное спокойствие. И очкастый Смит с поднятым опустошенным шприцем, и коридор с рифлеными стенами, и комната с жертвенной кушеткой — все стирается из памяти, уходит, словно обыкновенный будничный сон. Это начало отсчета новой судьбы. Сколько мне сейчас лет? Какой сейчас день? Что запланировал на сегодня я — вчерашний ребенок? Я пока не хочу этого знать… Сейчас, полежу еще немного и узнаю. Как же не хочется вставать! Окна запотели, и от этого сквозь стекло видно одно лишь желтое пятно. Там, за окном, растет лиственница. Желтая — значит осень, В комнату заходит кот. Глупый и невоспитанный, но очень добрый кот Сёма. Он прыгает в мою постель, бесцеремонно забирается мне на грудь и начинает лизать нос…
Надо вставать.
Татьяна Алферова
Пигмалион
Если рассказывать об Анне, то начинать придется с Палыча, дабы сообщить, что до Анны он уже был женат несколько раз. Впрочем, прежние его жены никак не проявлялись, не беспокоили, словно их вовсе не было, что могло бы удивить или насторожить любую женщину, но не Анну. Анна, от природы создание аморфное, отчасти неуязвимое, как вода, не умела сосредоточиться на одной какой-либо мысли. Стоит начать думать что-нибудь, а за окном собака пробежит, поневоле отвлечешься, или чайник закипит, тут уж вообще приходится все бросать и идти на кухню выключать конфорку. И так она сколько чайников сожгла. Но это еще когда в общежитии жила, до Палыча.
Анна работала кладовщицей в маленьком строительно-монтажном управлении. О чем думал начальник, принимая ее на работу, — непонятно, видно же сразу, какая из нее кладовщица.
«Анна, а что это экскаваторщик Габединов потащил от тебя?» — «Да рукавицы спер». — «Что же ты ему ничего не сказала? Не заметила?» — «Да видела я, что он берет, но, может, ему надо». — «На дачу ему рукавицы нужны, на дачу!» — «Ну, я и говорю, что надо».
И прямая бы ей дорога из кладовщиц в уборщицы, то есть на двести рублей меньше — это в зарплату, а аванс у всех одинаковый, — но познакомилась она с Палычем.
Палыч — телефонист-кабельщик, элита среди местных работяг. Может и аппарат телефонный починить, и приемник, если кто попросит за наличные. Всех в округе знает, к любому местному начальству в кабинет вхож, а как же — мастер.
Сперва он Анне платье купил, сам выбирал, а потом и вовсе приодел с головы до ног. Прическу Анна стала другую носить по его настоянию. А когда к нему переехала в двухкомнатную квартиру, хоть и на первом этаже, а все равно хорошо, с общежитием в принципе не сравнить, то такое началось! Просыпается утром Анна, а ей почему-то холодно и у шеи что-то влажное. Смотрит, вся постель завалена свежей сиренью, еще в утренней росе. А Палыч ей кофе несет в чашечке, прямо в постель, представляете? «Рыбка, — говорит, — голубка, до чего же ты у меня красивая, как я по тебе соскучился!» — «Как же соскучился? — Анна удивляется. — Вместе живем». — «Так ведь всю ночь тебя не видел, сны-то мы с тобой разные смотрели».
И на работе стали замечать, что Анна, действительно, того, красивая, вроде. Но недолго замечали. Уволилась Анна по Палычеву настоянию. Уволилась и устроилась на курсы секретарей-референтов. То есть Палыч ее устроил, он начальнице курсов магнитофоны чинил. Подруги смеялись, мол, какой из тебя секретарь, ты же забудешь, кто звонил, пока трубку вешаешь. Ну, где те подруги? Все куда-то пропали, не то чтобы Палыч их отшил, само собой произошло. Да и некогда. Готовил-то в основном Палыч, но надо же и в кино сходить, и в парк погулять, с Палычем, конечно. И учеба, само собой, на курсах.
А после договорился Палыч с начальником одной и вовсе серьезной фирмочки, и Анну взяли секретарем без всякого испытательного срока, хотя на компьютере она так и не научилась, да и на машинке пока медленно печатала. Началась для Анны совсем другая жизнь. На работе не то что ненормативной лексики, «дуры» не услышишь. Начальник никогда голоса не повышает, не принято. Кофе Анна научилась заваривать, подавала гостям в приемную. Но чтоб кто к ней с какими глупостями приставал — никогда, знали, что Палычева жена, уважали. И постепенно перестала Анна терять зонтики, забывать на столе носовые платки, даже в сумочке у нее образовался идеальный порядок, не поверите. Маникюр свежий через день, это обязательно, на работе так положено. И чтобы два дня подряд придти в одной кофточке — ни-ни. Исчезла Аннина аморфность, сменилась твердостью, пусть не как у камня, а как у той же сирени, к примеру, крепкое ведь дерево, только дубу и уступит.
