Павел (Песах) Амнуэль - Право на возвращение
Карпухин поставил чашку на стол. Старье. Зачем же…
— У вас такой удивленный вид, — усмехнулся Гинзбург. — Послушайте, Александр, вы действительно думали, что в лэптопе есть такое… Из-за чего его бы стоило похищать, потрошить пароли, переписывать?
— Но ведь вы сами… Эта бумага с кодами…
— Конечно! — воскликнул Гинзбург. — Конечно! Коды, это так вдохновляет! Начинаешь думать, что там действительно… Особенно, если коды так быстро раскалываются. Александр, конспиратор из меня никудышный, но когда Кахалани ко мне пристал со своими предложениями, я решил проверить его на вшивость. В общем, записал я эту статью и коды придумал… Хороший программист такие коды должен уметь раскалывать… ну, не скажу за час, но за сутки точно. И пришел я на встречу, несу лэптоп, глаза у него стали, как… Он у меня, понятно, ничего прямо не спрашивает, но я вижу, как человек напрягся. Понятно, что он подумал. Смешно, да. Господи, и как все закончилось…
Гинзбург помрачнел, хотел плеснуть и себе из термоса, но кофе кончился тоже, в чашку вытекли две долгие капли.
— Не хотите же вы сказать, — осторожно произнес Карпухин, — что на самом деле ничего в Израиле не делали, так и работали сторожем, а ракеты…
— О! Конечно. Знаете, Александр, странная страна — Израиль. Вроде так здесь все для меня складывалось плохо — никому не нужен, и знания мои пшик, и опыт не годится, и жулики хотят меня обобрать… в общем, конец, и все такое. Но… может, человеку и надо, чтобы ему было плохо, тогда голова начинает работать втрое лучше? Нет, наверно, не так, не потому. Наверно, если плохо, то одно из двух: или ломаешься совсем, или с такой силой хочешь выбраться, подняться, остаться на плаву… В общем, здесь я столько всякого придумал, сколько не сделал за все годы работы в «Энергии». Честно. Рассказывать не стану, не потому, что не доверяю, глупости, вы все равно не поймете, могу и рассказать, но смысла нет, вы до дома не донесете, все забудете или перепутаете, я не в обиду вам говорю, не обижайтесь, Александр, вот если бы на вашем месте Костя сидел, Журавлев, он бы сразу…
— Поедем вместе, — вырвалось у Карпухина. — Увидите Журавлева, Карелина.
— Ну, куда я поеду? — удивился Гинзбург. — У меня же суд осенью, кто меня сейчас выпустит, невыездной я.
— Да, забыл, — поморщился Карпухин. — Послушайте… Если вы не в лэптопе хранили…
— А! Господи, Александр, есть столько способов… Я использовал самый простой, проще пареной репы. Все, что делал, посылал по электронной почте себе самому на один из бесплатных почтовых серверов. А с диска стирал так, чтобы никакой возможности восстановления. И все. У меня десятка два адресов на разных серверах — не русских, кстати. То есть, и на русских тоже, но не обязательно. Вот. И посылал почту, чтоб вы знали, не со своего лэптопа, а записывал на дискету, шел в Интернет-кафе и оттуда… Дискету потом форматировал. И все. Попробуйте найти.
— И не собираюсь, — помотал головой Карпухин, — я в компьютерах чайник.
— Ну да, — усомнился Гинзбург, — вы же, говорили, финансист, значит…
— О, это другое дело. Пользователь. Юзер. Конечно. А во всем остальном…
В дверь кухни коротко постучали, и голос Руфи сказал:
— Саша, ты вообще знаешь, сколько сейчас времени?
Карпухин посмотрел на висевшие над кухонным шкафом электрические часы: двадцать два сорок три.
— Заходи, — сказал он громко, — что ты скребешься, как мышка?
В кухню ввалились сразу все: за Руфью последовала Маша, мгновенно оценила обстановку, убрала со стола термос, включила чайник, достала из шкафчика пакеты с печеньем и вафлями, а за Машей вошла Юля, почему-то державшая Симочку за руку, как маленькую, и девочка не сопротивлялась, хотя терпеть не могла такого к себе отношения. Не было только Игоря, но Карпухин о нем и не подумал, Игорь вообще как-то выпал из его восприятия реальности: Юля в реальности была, а ее муж — нет.
— Саша, — сказала Руфь, — если мы сейчас не поедем, то придется брать такси, а по ночному тарифу это будет…
— Да-да, — Карпухин встал, — мы уже поговорили.
— Вы еще к нам придете, верно? — спросила Маша, перестав возиться и протянув Карпухину обе руки. — Извините, я даже не поблагодарила вас за все, что вы сделали для нас… для Миши.
— Ну что вы… — смутился Карпухин. — Я, собственно… Это Николая Федоровича благодарить надо. Он… то есть, посольство… и адвоката оплатило, и детектива наняло. Вот если бы не Мейер…
— Если бы не Мейер, — подхватил Гинзбург, — сидеть мне лет пятнадцать, и то в лучшем случае.
— Ты вообще о чем думал, когда в этого дурака стрелял? — неожиданно взвилась Маша и пошла на мужа, скрестив руки на груди. — Почему ты сначала что-то делаешь, а потом думать начинаешь? Или вообще не думаешь!
— Все-все, — прошептала Руфь на ухо Карпухину, — пошли-пошли, действительно, поздно.
И они ушли. Такси вызвали по телефону, Гинзбург вышел с ними на улицу, не хотел, чтобы гости одни в темноте ждали машину. Маша попрощалась с семейством Карпухиных, будто они были знакомы сто лет, из которых полвека не виделись, а Юля стесненно поцеловала Руфь в щеку, Симочку обняла, Карпухину протянула руку.
— Вы ведь еще поработаете вместе, — сказала она. — Миша все равно не сможет без своих ракет. Здесь или там. Есть же у него право на возвращение… к работе.
Гинзбург что-то пробормотал, чего Карпухин не расслышал, и Юля закончила:
— В общем, приходите. Прямо завтра.
— Я даже думать не мог, что этот кошмар так быстро закончится, — сказал Гинзбург, глядя в темноту. Машина вынырнула из-за угла, тихо подъехала, Руфь открыла двери: спереди, рядом с водителем, для мужа, и сзади, куда подтолкнула Симу.
— Мы еще поговорим, — продолжал Гинзбург. — Я только хочу сказать, Александр… Знаете, странное дело. Когда вы предложили мне работу у Карелина… в «Грозах»… Я хотел согласиться. А сейчас… Не знаю. Нужно опять попробовать. Здесь.
— Давайте обсудим это завтра, — быстро сказал Карпухин. Действительно: что за разговор, такой важный вопрос — и на улице, на ночь глядя.
— До завтра, — сказал Гинзбург и пошел в дом.
* * *И было завтра, и было послезавтра — весь месяц. Встречались — не каждый день, конечно, но часто. И в Иерусалим вместе ездили, Гинзбург любил этот город, чувствовал его, хотя, как выяснилось, и бывал-то в столице всего несколько раз за годы жизни в Израиле.
Под тихой, придавленной куполами утренней печалью Храма Гроба Господня Карпухин с Гинзбургом бродили вдвоем, отойдя от остальных, решивших непременно посмотреть на саркофаг в маленькой келье. Храм выглядел то ли полуразрушенным, то ли недостроенным — не сравнить с соборами в Европе или с московским Храмом Христа Спасителя. Но почему-то именно этот храм был настоящим, а остальные — красивыми, но необязательными. Что-то было здесь, дух Спасителя, что ли, аура наднебесья, «над небом голубым есть город золотой»…
