Марианна Алферова - Золотая гора
И Дина кивнула, соглашаясь. И потянулась простудными губами к полным ярко-красным губам Бертикова.
Ядвига уверенным жестом сдвинула пустые стаканы и тарелки, и Васятка водрузил на стол тяжелый баллон. Ядвига взяла плетенку из белых проводов, чем-то похожую на головную повязку, повертела.
— Я первая, — заявила Ядвига, и надела на голову паутинку из проводов.
Несколько секунд она сидела неподвижно, не решаясь повернуть ржавый тумблер на боковой приставке баллона.
— Подумай, Вигуся, прежде чем пить, — вкрадчиво заговорил Бертиков. Разум-то Папашин — мужской. Ну и кем ты станешь после этого?
Ядвига не ответила, резким движением повернула тумблер. Лицо ее секунду оставалось растерянным, а потом помертвело.
Ирочка налила себе полный стакан браги и осушила залпом.
— Ерунда. Я вообще ни во что не верю.
— А пить разум будешь? — живо спросил Бертиков.
— Буду. — Ирочка шагнула к печке и протянула ладони к огню.
— Это великая ошибка, делить разум на четыре части, — вновь вернулся к прежней теме Васятка. Его никто не слушал.
Бертиков, следивший за индикатором на баллоне, щелкнул тумблером и остановил перекачку.
Ядвига несколько секунд сидела неподвижно с закрытыми глазами, потом медленно стащила с головы белую паутину проводов.
— Ну, как? — живо спросил Васятка.
Ядвига беззвучно пожевала губами, скорчила брезгливую гримасу и наконец выдохнула:
— Противно.
Следующая очередь была Дины, но Дина отрицательно мотнула головой, и тогда вперед выдвинулся Бертиков.
— Я вместо нее.
— Облапошил, значит, дурочку, — усмехнулась Ирина.
— Прошу не оскорблять! — ринулась на защиту Бертикова Дина, и глаза ее сверкнули синими огоньками. — У нас соглашение добровольное. И вообще женщине вся эта чушь ни к чему! Творческое начало всегда принадлежало мужчинам.
— Неужто думаешь, что Папаша тебе творческое начало оставил? — Ядвига попыталась рассмеяться, но лицо ее перекосилось от боли.
А Бертиков уже присосался к баллону, и физиономия его под белой сеткой проводов выражала высшую степень блаженства. Ирочка подскочила к столу.
— Следи, чтобы он лишнее не сожрал! — приказала она Ядвиге. — Он такой, он все может слопать!
— Я слежу, — сообщил Васятка. — Потому как моя теперь очередь пить.
— А я, значит, последняя, — Ирочка понимающе скривила губы.
— Тебе самое ценное достанется, — утешил ее брат. — Создать образ воскрешения. Без этого ничего не получится.
— А Бертиков? Что получает он? — встревожилась Ирочка.
— Саму перекачку, — отвечал Васятка, глядя на зеленый столбик индикатора. — То есть технологию.
— Мы все — идиоты! — заявила Ирочка. — А Дина — самая большая кретинка во всех Огородах.
— Опять напали! — вскрикнула Дина. — Бертиков мне обещал…
— Заткнись! — прошипела Ирочка.
— Значит, вы поделили Папашин разум на четыре части, — сказал Одд. Но зачем?
— Так было завещано, — отвечала Ядвига. — И мы все исполнили, как он приказал. Мне достался сад, Бетрею — вместо Дины — Мена, Ирочке — образ воскрешения, а Васятке — наставление жмыхам.
Генрих расхохотался.
— Что с тобой? — Ядвига обидчиво выпятила губы.
— Ничего. Я вдруг подумал: а что если Папаша не умел рисовать? Что тогда? Какой образ воскрешения можно создать?
Глава 20. БЕТРЕЙ ИДЕТ НА ШТУРМ
Четыре аэро с золотыми эмблемами мены опустились на довольно обширную площадку там, где хребты Больших помоек плавно спускались к черной ленте Траншеи. Впереди зеленел Сад, а к Саду вел лишь один узкий мосток. Из первого аэрокара выпрыгнул господин Бетрей, из остальных — копатели. Большинство осталось на площадке, а двое последовали за главным менаменом.
Бетрей подошел к мосту через Траншею и остановился. Не потому что не решался идти дальше, в Сад, а потому что не мог двинуться с места — он как будто уперся в невидимую стену — лицом, грудью, коленями. От непереносимого сопротивления нос и губы его расплющило — как будто он прижался лицом к стеклу.
Копатели за его спиной остановились, ожидая.
Что за черт? Вернее, что за шуточки Ядвиги? Прежде Бетрей мог беспрепятственно заходить в Сад и проводить с собой, кого захочет. Правда, не более двух — каждого надлежало держать за руку. Но тут невидимая стена почему-то не пускала лично его. Его — наследника Папаши!
— В чем дело?! — крикнул Бетрей. — Ядвига, стерва! Пусти!
— Нельзя ли узнать сначала, зачем ты пожаловал? — отвечала хозяйка Сада, появляясь на другой стороне моста. — Годовщину, насколько я помню, праздновать еще рано.
— Я пришел за этим придурочным бизером. — Бетрей отступил и принялся растирать ладонями лицо. — Папаша велел его забрать…
— Представь, и мне Папаша велел его забрать, — насмешливо отвечала Ядвига.
— Быть такого не может! — взъярился Бетрей.
— Это почему же? Думаешь, твоя часть Папашиного разума глупее моей? Не думаю… Особенно если учесть, что тебе досталось Динино наследство, съехидничала Ядвига.
Бетрей стиснул зубы.
— Пусти меня, и спокойно поговорим.
— Ни за что! Мистера Одда ты не получишь. Так что и говорить не о чем.
Он повернулась и исчезла за деревьями. Бетрей яростно навалился на невидимую стену, но не проломил.
Вот сука! Он повернулся и, оттолкнув копателя, что стоял на дороге, зашагал к своему аэрокару с эмблемой мены. Он уже ничего не понимал. Зачем Папаше этот мистер Одд, если Папаша его так боится. Во всяком случае, та часть, что досталась Бетрею, боится безмерно.
"Ты можешь что-нибудь объяснить, дерьмоед? — обратился господин Бетрей к подселенцу. — Или ты и сам ни хрена не понимаешь?!"
Но четвертушка Папашиного разума не отозвалась. Никакой подсказки. Растерянность. Полный коллапс. Ну и что теперь делать прикажете?!
Глава 21. ПЕТЛЯ ТРАНШЕИ.
Зачем он рассказал все это Ядвиге? Зачем? Он испытывал к этой женщине влечение, но отнюдь не доверие, и все же… что-то притягивало в ней, как магнитом. Стремление прикоснуться и тут же отдернуть руку. Ощущение нереальности, подделки. Она не та, за кого себя выдает. Она любит и ненавидит одновременно. Она его союзник, но на время. И он рассказал ей самое потаенное. Будто раскрыл карты перед игрою. А что было потом? Она поцеловала его. Или нет? Он ответил на поцелуй. Была близость. Или нет? Или он вообще ей ничего не рассказывал? Просто поднялся утром и вышел в Сад?
Генрих поднял голову. Деревья протянули над ним свои белые ветви одревесневшие руки жмыхов, выпростанные из земли. Генрих шагнул к ближайшему дереву и коснулся пальцами гладкого ствола. Прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Сердце сжалось. Страшно захотелось жить. Он ощутил свою молодость, краткость прошлого и бесконечность дней впереди, которые наступят уже без него. И тело содрогнулась от страха в предчувствии холода, который наполнит руки, ноги, грудную клетку, и доберется до самого сердца. Наконец доберется.
