Элизабет Мун - Раз став героем
- Исмэйя... мне жаль.
Возможно и так, разрешила себе подумать Исмэй, но это уже не важно. Он пожалел слишком поздно и не о всем.
- Раз уж ты вспомнила, то возможно тебе понадобится помощь.
- Помощь здесь? - вырвалось у нее прежде, чем она успела сдержать клокотавшие в ней презрение и гнев. - Здесь, где мне сказали, что это все мое воображение, воспаленное лихорадкой?
- Мне жаль, - повторил отец, но уже с раздражением.
Ей был знаком этот тон. Он мог извиниться, но предполагалось, что на этом все закончится, она примет извинения и забудет. Не на этот раз. Больше нет.
- Я... мы... ошиблись, Исмэйя. Прошлого уже не изменить. Возможно ты не поверишь, как ужасно я себя чувствовал, поняв, что ошибался, но у меня были на то причины. Я посоветовался...
- Не надо, - резко оборвала его Исмэй. - Не оправдывайся. Я не дура и понимаю, какова была реальность. Он... - она не могла осквернить свой рот, произнеся его имя. - Он был офицером, сыном друга, шла гражданская война, ты не мог допустить внутренней вражды.
Она вспомнила, что отец того молодого офицера тоже командовал подразделением. Междоусобица означала бы не просто раскол, а полное поражение. Военная выучка Исмэй говорила, что детская боль, даже ее собственная, не стоила целой кампании. Но ребенок, каким она была, ребенок, чья боль до сих пор влияла на ее поступки, ребенок, которому отказали в праве говорить, не мог этого принять. Она была не единственной жертвой. Никаких побед не хватит... победы не для них, они им не помогут. Но поражение означало бы больше смертей. Исмэй зажмурилась, пытаясь загнать вырвавшиеся чувства назад во тьму.
- Тебе не нужно омоложение, чтобы стать благоразумным, - ударила она отца единственным оружием, какое у нее было.
Мгновение тишины, когда было слышно только его тяжелое дыхание, как у нее в тот страшный день.
- Тебе нужна помощь, Исмэйя, - наконец произнес он почти нормальным голосом, теплым и спокойным, голосом генерала, у которого за целую жизнь вошло в привычку командовать. Ей хотелось окунуться в отеческую любовь, найти у него защиту, но она не осмелилась и ответила:
- Возможно. Но не здесь. Не сейчас.
Не помощь отца, который предал ее.
- Ты не вернешься.
Он никогда не был глупцом, лишь эгоистом. Ее поведение было нечестным, но и он был нечестен. Сейчас он смотрел ей прямо в глаза, как наверное смотрел бы на командующего, к которому испытывал уважение.
- Ты больше не вернешься?
Исмэй не могла представить, что вернется сюда, но еще не была готова сделать такое заявление.
- Не знаю. Возможно, но... Должно быть ты уже знаешь... я заключила с Люси договор на стадо.
Он кивнул:
- Хорошо. Мне не следовало этого делать, но... полагаю, надеялся, что ты приедешь навсегда, особенно после того, как с тобой обошлись.
А вы обошлись со мной лучше? Готово было сорваться с ее губ, но она промолчала. Но казалось, отец все равно услышал.
- Я понимаю, - сказал он.
Он не понимал, но Исмэй не собиралась спорить, не сейчас. Сейчас ей хотелось убежать далеко-далеко и побыть в одиночестве. Она подозревала, что ей все-таки придется провести какое-то время с психонянями Флота, но пока...
- Пожалуйста, Исмэйя. Пусть тебе помогут во Флоте, если не хочешь нашей помощи.
- Я собираюсь в долину, - сообщила она, игнорируя последние слова отца. Он не имел права говорить что делать с раной, которую ей нанесли.
- На целый день. Завтра. Мне не нужны сопровождающие.
- Понимаю.
- Никакого наблюдения, - Исмэй прямо посмотрела в лицо отцу, который заморгал.
- Никакого наблюдения, - согласился он. - Но если захочешь остаться там на ночь, дай нам знать.
- Конечно.
Ее голос прозвучал совсем как его. Она никогда не замечала, насколько они похожи. Даже злясь на него, она почувствовала внезапное желание рассказать о мятеже, зная, он не удивится тому, что она сделала, не посчитает это чем-то непостижимым, как офицеры Семей.
***
Исмэй вышла из дома, чувствуя лишь огромную легкость и пустоту, как будто была брошенным на землю семенем, готовым умчаться прочь с первым же осенним ветром. Она пересекла посыпанную гривием подъездную аллею, прошла между клумбами, которые ослепляли красками цветов, через залитые солнцем поля, где двигающиеся смутные тени шептали ее имя, но не ответила им.
Исмэй вернулась, когда солнце скрылось за горами, чувствуя себя изможденной, но не от прогулки, не смотря на то, что ушла далеко. Она прошла в тускло освещенный холл и остановилась, почувствовав запах еды и услышав звон тарелок.
- Дама?
Исмэй повернулась к одному из слуг, державшему поднос, на котором стояла чашка и лежал сложенный листок бумаги. Она отказалась от чая и, взяв записку, отправилась наверх. Никто не последовал за ней, никто не нарушил ее одиночества. Положив записку на кровать, Исмэй спустилась в ванную.
Как она и подозревала, писала прабабушка: Твой отец сказал, что теперь я могу поговорить с тобой. Зайди ко мне. Исмэй положила записку на полку над вешалкой и задумалась. Она всегда полагала, что отец повиновался своей бабушке, как Исмэй повиновалась деду. Хотя мужчины и женщины играли разные роли в обществе Алтиплано, старшие всегда стояли во главе. Она представила цепочку подчинения, звено за звеном от самых старших к самым младшим через все поколения.
Неужели прабабушка знала правду и не сказала ей? Откуда у отца такая власть?
Исмэй легла на кровать. Час проходил за часом, но она не могла найти сил, чтобы подняться, принять ванну или переодеться, даже отвернуться от видневшегося в окне неба, которое меняло цвета с голубого на серый, а потом на черный с мерцающими звездами. Она лишь моргала, когда глаза начинали гореть от долгого пристального взгляда в окно, и дышала.
К тому времени, когда забрезжил рассвет, Исмэй чувствовала себя жалкой и несчастной. Сколько раз она просыпала утром с этим ощущением, надеясь, что никого не встретит по дороге в ванную и обратно в комнату... и вот она снова здесь, но уже как герой. Исмэй бы посмеялась над этим, если бы могла. Снова в одиночестве в своей комнате на верхнем этаже отцовского дома, снова несчастна и опустошена после бессоной ночи.
Она приказала себе твердо, как по ее мнению сказала бы адмирал Серрано, взять себя в руки. Сделав большой глоток утреннего воздуха, напоенного сладким ароматом ночных цветов, оплетавших стены дома, Исмэй прошла в ванную, где приняла душ и почистила зубы, потом оделась в костюм для верховой езды. В холле был слышен звон тарелок, доносившийся из кухни, где повара уже принялись за работу. Если бы она заглянула в дверь, чтобы понюхать аромат свежей выпечки, с ней бы захотели поговорить, поэтому Исмэй прошла мимо кухни прямо в кладовую. Справа, если ничего не поменяли, должен был находиться каменный жбан с хлебным хворостом. Любой мог взять горсть, если ему надо было отправляться на работу рано утром.
