Андрей Столяров - Детский мир
Выглядела она ужасно. Если раньше старение тронуло ее лишь чуть-чуть, то теперь она находилась будто в преддверии смерти: вся увядшая, покрытая старческими морщинами, причем кожа, как у рептилиий, давала землистый отлив, а мешки под глазами казались заполненными чернилами. Хуже всего были волосы: очень жидкие, вылезающие, по-видимому, целыми прядями – голова из-за этого походила на плотницкую болванку, а на темном, унылом и явно непроглаженном платье, красовались неряшливые пятна еды – их как будто счищали, но так до конца и не счистили. И высовывались из-под мятой юбки чулки доисторического происхождения. Где она такие чулки раскопала? Сергей просто не представлял, что можно так измениться за несколько дней. Почему-то на кладбище она выглядела заметно приличнее. Или, может быть, расстояние скрадывало детали?
– Добрый день, Маргарита Степановна, – протяжно сказал он. – Вы ко мне? Извините, я тут слегка задержался… Может, чайник поставить? День сегодня – печальный…
В замешательстве он обернулся к Ветке, рассчитывая на нее, но благоразумная Ветка, конечно, уже испарилась – только скрипнула дверь, закрываемая, по-видимому, поплотней, да едва различимо прошелестели шаги по направлению к кухне. Ветка не желала участвовать в разговоре.
Впрочем, может быть, это было и к лучшему – Семядоля, по-прежнему выпрямившись и дернув деревянной щекой, приказала директорским голосом, который звучности не утратил:
– Ничего не надо! Сядьте, Сережа!
Интонации были – как будто она разговаривала на педсовете.
Сергей робко сел.
А Семядоля, дождавшись, пока он устроится на диване, объяснила, показывая, что возражений она не потерпит:
– Разговор у нас будет, Сережа, очень серьезный. Попрошу меня поэтому не перебивать и внимательно отнестись к тому, что вам будет сказано.
– Разумеется, – быстро кивнул Сергей.
– Говоря откровенно: настроения в коллективе складываются ненормальные. Школьники черезчур взбудоражены, я не знаю, как нам удастся теперь наладить учебный процесс. Их родители – и возмущены, и напуганы одновременно. Впрочем, родителей в такой ситуации можно понять. Я не умаляю вины милиции, которая создала вокруг школы нездоровую обстановку – да и бог с ней, с милицией, пусть милиция сама отвечает за все – но как представитель администрации я не могу пройти мимо того, что отдельные учителя нагнетают своими поступками некоторую напряженность. Я не могу пройти мимо того, что они поддерживают в опасных заблуждениях учеников, – возбудимых и пока еще не имеющих четкого мировоззрения. И, конечно, я не могу допустить, чтоб они, пренебрегая традициями, противопоставили себя коллективу. Это совершенно немыслимо. Как директор государственной школы я обязана принять меры, это – мой долг. Я надеюсь, что вы, Сережа, догадываетесь, что я имею в виду?
– Нет, – с изрядной долей враждебности ответил Сергей.
Тогда Семядоля понурилась, а затем, как будто в кукольном фильме, чуть-чуть довернула лицо и уставилась на Сергея глазами из мутного целлулоида.
Дряблые веки сморгнули.
– Прекратите, – сказала она – голосом, от которого у Сергея мурашки пошли по коже.
– Что именно прекратить?
– Все, что вы делаете…
– Я не понимаю, Маргарита Степановна…
Семядоля наклонилась вперед, и землистое, как у смерти, лицо ее неприятно приблизилось.
– Мы же с вами взрослые люди, Сережа. То, о чем я не хотела бы упоминать, как вы знаете, распространяется не только на школьников: под ударом находятся, к сожалению, и многие учителя – потому что по роду занятий мы как бы возвращаемся в детство. Мы живем с этим детством, мы с ним ежедневно соприкасаемся, и оно, разумеется, накладывает на нас явственный отпечаток. Мы гораздо более восприимчивы к темноте, чем другие. Понимаете, сохранился, ну скажем, этакий родничок, – просто кости не отвердели, и в этом месте мы патологически уязвимы: стоит сильно ударить и начинается адская боль. Правда, вас еще по-настоящему не ударили…
– Это я понимаю, – негромко сказал Сергей.
– Но когда ударят по-настоящему, будет поздно. Может быть, вы тогда и захотите что-нибудь изменить – но уже не получится, действие станет необратимым. И, по-видимому, бессмысленно спорить с тем, что существует века, с тем, что несомненно выходит за пределы нашего понимания. Вероятно, не следует замахиваться на вечное. Так всегда было и так будет – тоже всегда. И не нам с вами менять что-либо в этом круговороте. А к тому же все то, о чем я не хотела бы упоминать, если рассуждать объективно, выполняет и некоторые полезные функции. Жизнь – ведь это не только радость и смех, жизнь – одновременно и все темное, что спрятано в человеке, его древние страхи и его инстинкты животного. От этого никуда не уйдешь. И, по-моему, дети должны на опыте убедиться в том, что темные стороны мира действительно существуют, и в дальнейшем не переступать границу реальности. Так, наверное, будет лучше для них. А издержки здесь весьма незначительны, ну – один, ну, от силы два школьника в год, это ведь ерунда, согласитесь, Сережа. Ведь гораздо больше людей погибает в дорожно-транспортных происшествиях. Не отказываемся же мы на этом основании от автомобилей…
Она вновь замолчала и, наверное, машинально уставилась на него. Ощущалось что-то бездушное – словно действовало и говорило искусственное создание.
От нее даже слабо припахивало пластмассой.
– Короче, – грубовато спросил Сергей, – что вы, Маргарита Степановна, предлагаете?
Семядоля придвинулась и сказала – едва шевельнув губами:
– Я предлагаю мир…
– Мир? Какой мир? – он не сдержал удивления.
– Я вам предлагаю, Сережа, форму нейтралитета. Все наладится, вернется опять на круги своя. Только вы, пожалуйста, ни во что больше не вмешивайтесь: не пытайтесь посеять тревогу, не будоражьте людей. Раньше вам эта жизнь, в общем, нравилась. Вот и возвращайтесь к своим старым привычкам…
– Понятно, – сказал Сергей. – А взамен я, как водится, обрету довольство и благополучие. Например, через какое-то время стану директором школы. Так? Это что, Маргарита Степановна, официальное предложение?
Ему, кажется, удалось по-настоящему зацепить Семядолю. Та обиженно отстранилась и поджала синие губы.
Тем не менее, ответила достаточно сдержанно:
– Да, скорее всего так и будет. Как вы знаете, я в следующем году собираюсь на пенсию, и, конечно, рассматриваются разные кандидатуры. В том числе и ваша, если не возражаете.
– Возражаю, – немедленно ответил Сергей. – Я не собираюсь становиться директором школы.
– Почему, позвольте спросить?
– Потому что вы предлагаете мне не школу, а – птицефабрику. То есть, вырастить упитанных бройлеров, а потом они, ощипанные, пойдут в магазин. Мне такая работа не по душе. У нас все же – не бройлеры, у нас – дети…
