А Чеховский - Вавилонская башня (сборник)
Голос умолк. Шар, словно мяч, дважды подпрыгнул на поле и помчался к облакам.
— Будет дождь, — сказал комиссар. — Надо все это собрать. Поспешим! Ненавижу бурю, а через секунду блеснет первая молния. Что случилось, господин Хансен?
— В баке ни капли бензина, я забыл пополнить запас горючего.
— Не вижу повода для беспокойства. Заменим бензин какой-нибудь мелодией.
— Что вы предлагаете?
— Что-нибудь бравурное. К полуночи я должен быть в Париже.
Диктор включил микрофон и сказал:
— Убедительно просим извинить нас за перерыв в концерте. Продолжаем передачу «Исчезла музыка».
ВИТОЛЬД ЗЕГАЛЬСИИЙ
ТЕБЯ ЖДЕТ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
— С домашними роботами хлопот не оберешься. Иногда так и подмывает взять в руки молоток и разбить болвана на кусочки. Просто не верится, сколько сюрпризов скрыто в мешанине из проводов, ламп и катушек. До сих пор не знаю, где у моего Катодия затаилась зловредность, а где зазнайство и хитрость. У него есть даже что-то вроде чувства юмора, к тому же довольно своеобразного. Он может запросто довести человека до белого каления, но может и смягчить неприятную ситуацию.
Недавно он так разозлил меня, что я достал из ящика инструменты и уже решил было наконец разделаться с этой бестией, как вдруг мой Катодий начинает петь песенку: «Лишь со мной одним, наверно, тебе будет так же скверно…» Я проверял, песенка была написана во второй половине XX века. И знаешь, он-таки рассмешил меня, злость прошла, я бросил инструменты в угол, а потом, воспользовавшись моим отсутствием, Катодий унес их и так здорово упрятал, что я до сих пор не могу их отыскать. Вероятнее всего, он их выкинул, ведь я швырнул их в угол, словно отходы, а Катодий мусор выбрасывает-так что, если я спрошу его об инструментах, он всегда сумеет отвертеться. Впрочем, меня гораздо больше волнует удивительная склонность этого металлического сундука к философствованию…
Гарри замолчал и взглянул на товарища. Кройс сидел в кресле, натянуто улыбался, и эта улыбка придавала его лицу выражение ожидания.
— Роботы, роботы, мертвая материя, ведущая себя, как живал, — Кройс пытался экспромтом состряпать какое-то определение, а потом стал нудно и банально разглагольствовать о необходимости возврата к уровню примитивной цивилизации, не отягощенной услугами автоматов.
Только обрывки этих совсем не убедительных для Гарри фраз доходили до его сознания; из-под полуопущенных век он рассматривал покруглевшую физиономию старого школьного товарища, его отчетливо видимый второй подбородок и уши, удивительные уши, которые, казалось, все время к чему-то прислушиваются, улавливают голоса и шепотки.
Чуткое Ухо, ну да. Чуткое Ухо — вот как прозвали его когда-то в школе за то, что Кройс слышал самые тихие подсказки. Между прочим, именно поэтому автомат-экзаменатор всегда высоко оценивал его классные работы. Гарри улыбнулся собственным воспоминаниям. Кто бы мог подумать, что именно он, Чуткое Ухо, сидевший некогда за спиной Гарри и постоянно мучивший его просьбами подсказать или дать списать, станет большим ученым? И почему так получалось, что у Кройса всегда были хорошие отметки, а у него, Гарри, хоть это он подсказывал Кройсу, с натяжкой удовлетворительно?.. Э-хе-хе… давно это было…
Однако все это не проливало света на причины, по которым он оказался далеко в Андах, у подножия покрытых вечными снегами гор, окружающих прекрасную долину, заполненную буйной тропической растительностью. Над морем зелени вздымались три белые башни-строения института. Еще недавно с террасы шестого этажа Гарри изумленно взирал на кроны деревьев, неподвижно застывшие под лучами солнца. Один из кабинетов Кройса был круглым залом без окон с приплющенным куполом потолка, излучающего свет. Два кресла, невысокий столик, аквариум, утопленный в пол и окруженный газоном, — вот и все, что было в этом кабинете-саде.
В том, что этот кабинет был необычным, Гарри убедился с самого начала, как только заметил игру света и цвета, а также появляющиеся на стенах и потолке пластические изображения. В зависимости от темы беседы изменялись световые и образные композиции, блестели или притухали стены, перемещались, взаимно пронизывая друг друга, цветные пятна. Изображения, свет и цвет образовывали дополнительный фон беседы, так что Гарри, рассказывая Кройсу о своем домашнем роботе, с особой силой почувствовал всю мерзостность поведения Катодня, который выглядел как сверхподлец и брак в работе производственного конвейера. То, что говорил Кройс, тоже получило своеобразное цветовое подтверждение: в ответ на его слова стены утратили веселый блеск, зал погрузился в зеленовато-коричневый полумрак.
Кройс кашлянул.
— Хм, я прервал тебя, Гарри, — сказал он с наигранной легкостью. — Значит, твой Катодий — зазнайка? Ну, ну, что же он там еще натворил?
Кройс поудобнее устроился в кресле — теперь он опять был Чутким Ухом, прислушивающимся к тому, что говорят на четвертой парте.
— Тысячи грешных импульсов пронизывают его транзисторы и улавливающие сегменты, — вздохнул Гарри, не без удовольствия отметив, что в зале стало немного светлее. — Но это несущественно. Скажи, наконец, старик, чего ради ты пригласил меня к себе? Хочешь, чтобы я написал репортаж о твоей работе, может, у тебя есть какая-нибудь интересная тема для видеоновеллы?
Кройс улыбнулся.
— Э-э, Гарри, Гарри, ты стал чудовищным реалистом, а общепринятое представление о литературе немного другое. Люди по-прежнему считают, что литератор — это человек, который в состоянии подняться над уровнем среднего пожирателя марсианских устриц, приправленных ганимедянским соусом. Я пригласил тебя просто так, ведь мы не виделись уйму лет, и мне хотелось поболтать с тобой.
— Но ты же мог сделать это по телевидеофону, — заметил Гарри.
— Я уже сказал, что человек должен отказаться хотя бы частично от технических благ. Телевидеофон — не то. Неужели ты не чувствуешь, что наша беседа приятнее, человечнее, что между нами существует непосредственный контакт, так много значащий…
— Что-то я тебя не пойму, Кройс. Все, что мы видим вокруг, не очень-то похоже на примитивизм. — Гарри с уважением оглядел стены и умело замаскированные в них объективы, кнопки выключателей, фотоэлементы. — Должен сказать, что ничего подобного я еще не встречал. Впрочем,если уж ты так ратуешь за примитив, не переселиться ли нам на ветки того огромного дерева, которое я видел с террасы?
— А ты ничуть не изменился, — сказал развеселившийся Кройс, выразив при этом надежду, что перемена места и пребывание в Андах благотворно скажутся на самочувствии Гарри, который действительно был несколько утомлен творческими поисками и дикимя выходками Катодня, давно нуждавшегося в капитальном ремонте.
