Андрей Тепляков - Пустошь
Только Анна не стала завязывать рубашку, а просто заправила ее в джинсы.
«Интересно, как бы она выглядела…»
Майкл покачал головой.
– Я приготовил ужин, – сказал он. – Будешь?
– Да, спасибо.
Анна взяла у него пластиковую тарелку и поставила на скрещенные по-турецки ноги. Майкл взял свою, и несколько минут они молча ели. Иногда девушка подносила ладонь к носу или прикасалась пальцами ко лбу. Движения эти были бесцельными, неосознанными, как попытки вспомнить что-то давно позабытое.
– Ты так и не вспомнила, что с тобой случилось? – спросил Майкл, когда первый голод был утолен.
Анна покачала головой.
– Я не очень хочу сейчас думать об этом, – сказала она. – Возможно, никогда не захочу.
– Может быть, тебе пойти спать?
– Нет, не хочется.
Она протянула руки над огнем.
– Как хорошо, тепло.
– Да.
– Давай сидеть у огня и разговаривать? Как в детстве, в скаутском лагере. Помнишь?
Майкл глотнул воды и улыбнулся.
– Помню. Посиделки у костра и разные истории. Было дело.
– Вот-вот. Расскажи мне историю.
– Я плохой рассказчик, – сказал Майкл. – У костра я предпочитал молчать и слушать.
– Когда мы с Чарли пришли к тебе, я заметила фотографию девушки. Расскажи о ней. Ты ее любил?
Майкл растерялся. Вопрос ошарашил его своей бесцеремонностью, которой он не ожидал от Анны. Она спокойно смотрела на него блестящими глазами и продолжала есть. Движения ее были странно замедленными, иногда она вздрагивала всем телом и поводила плечами. Майклу не очень хотелось отвечать на этот вопрос. Он был слишком личным, слишком интимным, и только по-настоящему близкий человек имел право задать ему такой вопрос. Он еще раз взглянул на Анну. Она выглядела умиротворенной и расслабленной, но его не покидало ощущение, что внутри она – как взведенная пружина, и только тонкая грань отделяет ее от срыва. «Борется с собой, – подумал он. – А есть ли у меня сейчас более близкий человек, чем она?» Он подобрал с земли щепку и бросил в костер.
– Да. Я ее любил. Ее звали Стейси Гроган. Мы познакомились на втором курсе колледжа. Одна из глупых случайностей, меняющих жизнь. Вечером в кампусе устроили танцы, и Ричи Карр уговорил меня пойти туда развеяться…
Майкл лежал на кровати и читал детектив в мягкой обложке, а Ричи, его сосед по комнате, ходил взад-вперед и разглагольствовал.
– Ты просто обязан пойти туда! – говорил он. – Учиться в колледже и не переспать ни с одной из студенток – это настоящее преступление! За него ты будешь гореть в аду!
Майкл поморщился.
– Заткнись, Ричи.
– Нет! Майки, Майки – нет! Если ты не заметил – жизнь проходит, годы бегут!
Он остановился и внимательно посмотрел на Майкла.
– Годы! – произнес он конфиденциальным тоном.
Майкл демонстративно перевернул страницу.
– Да что с тобой? Я же знаю, в твоей глуши тебя не ждет прекрасная принцесса…
Ричи, родившийся и выросший в Санта Фе, считал глушью все Нью-Мексико, исключая собственный город и Альбукерке.
– Ты никому не давал обещаний, – продолжал он. – Седой падре не принимал от тебя обетов. Ты не пытаешься обнять меня в душе. Так что? Зачем сидеть в комнате и смотреть в окно на проходящую жизнь? Жизнь нужно брать и использовать, и делать это нужно прямо сейчас!
– Ты пойдешь с Рейчел? – спросил Майкл. Рейчел была очередной подружкой его соседа – они встречались пару месяцев. Она была типичной девушкой Ричи: высокого роста, с большой грудью, много смеялась и говорила глупости. Майкла она раздражала.
– Ты же знаешь, что если я не пойду с ней, разразится семейный скандал.
Ричи выдержал паузу.
– Но ради того, чтобы вытащить тебя из берлоги, я готов дать ей выходной.
– Ричи, я этого не люблю.
– Что ты не любишь? Не любишь танцевать? Хорошо. Тогда сиди в сторонке и дуй пиво. Есть шанс, что к тебе подсядет прекрасная незнакомка и скажет: привет! Привет, Майки, ты меня не знаешь, но я видела тебя в библиотеке.
Ричи наклонился над Майклом и страстно зашептал:
– Дрожь прошла по моей коже. Ты выглядел таким взрослым и таким умным в своих идиотских шортах и белой рубашке! Если бы не мисс Чейни, я бы…
Ричи закатил глаза.
– Дурак! – сказал Майкл и бросил в него книгой.
А следующим вечером он оказался на танцах.
Как ни странно, но все получилось почти так, как говорил Ричи. Только она уже сидела в углу, когда рядом устроился Майкл. Они долго и молча пили пиво, и он украдкой бросал на нее взгляд, когда полагал, что она не видит. Потом она спросила, нет ли у него спичек, и он дал ей прикурить. Она сказала, что ее зовут Стейси. Вот такое начало – простое, как волшебная сказка.
На следующий день Майкл понял, что заболел. И болезнь эту не вылечить ни аспирином, ни горячими ваннами. Болезнь эта называлась Стейси Гроган. Он лежал у себя в комнате, слушая вполуха Ричи, и вспоминал ее. Ее мягкое округлое лицо, мелодичный звук голоса, короткие темные волосы.
В понедельник после занятий он слонялся по аллеям кампуса, пытаясь высмотреть ее среди студентов, но без толку. После трех часов бесплодных поисков он вернулся к себе, злой и раздраженный. Попытался читать учебник алгебры, но никак не мог сосредоточиться, а потом долго сидел у окна и курил, глядя на яркую зелень травы.
Они встретились через два дня. Она сидела на скамейке, ела мороженое и читала книгу. Майкл с бьющимся, как молот, сердцем ходил вокруг, не решаясь заговорить. Это было глупо, по-детски, но он ничего не мог с собой поделать. Совершая пятый круг, он внезапно остановился перед ней и сказал:
– Привет.
Она подняла голову и посмотрела на него. В солнечных лучах ее волосы образовали вокруг головы подобие нимба.
– Привет, – ответила она.
– Что читаешь? – спросил Майкл.
Стейси перевернула книгу так, что он мог увидеть обложку: «Завтрак у Тиффани». Майкл читал эту книгу. Они разговорились.
Стейси оказалась романтичной девушкой, а Майкл неожиданно открыл в себе талант оратора. Они стали встречаться. Назвать их отношения романом было трудно. Они встречались раз или два в неделю, гуляли по кампусу или в городе. И разговаривали. Именно разговоры стали основой их отношений. Наверное, Майкл и Стейси были единственной целомудренной молодой парой во всем Альбукерке, а может быть, и во всем штате.
Майкл начал писать стихи. Он читал их Стейси, и она восхищалась им, а потом начинала критиковать стиль и хромающие рифмы. Она называла его поэтом, а себя – музой. В этом духе и строились их отношения.
Стейси поддерживала такое положение вещей. Наверное, ей льстило, что она вызывает подобные чувства. Чувства, в которых не был замешан секс, – чистые и кристальные, как родниковая вода, питавшиеся одним только фактом ее существования.
