Евгений Филенко - Сага о Тимофееве (Рассказы)
— Правда, костюмчик у тебя нынче подкачал, — критически заметила Тося.
— Излишества в нем много, — поддержал Дима.
— Сейчас, — решительно произнес Тимофеев. — Я все исправлю!
Он стремительно покинул кабинет, сориентировался в темном коридоре и попал в моечную. Там он снял пиджак, жилет, брюки, сорочку, галстук и аккуратно сложил все на стуле. Затем нашел большую оцинкованную кастрюлю и набрал туда холодной воды, которую слегка разбавил горячей. «Ничего, — подумал он. При Кулибине таких били батогами. Все-таки время нынче иное. Доброе время, хорошее.»
С этими мыслями он опрокинул кастрюлю на себя.
В полутемном зале метались цветные сполохи от прожекторов, и развеселая студенческая братия дружно топотала под незамысловатый оркестр.
— И эта свадьба, свадьба, свадьба… — надрывался певец.
— Пела и плясала! — подхватывала благодарная аудитория.
По закоулкам подсобных помещений навстречу Тимофееву пробиралась великолепная четверка его лучших друзей, бережно держась за руки, чтобы, упаси бог, не потеряться. А в вестибюле кафе его ждала девушка Света, тоже самая лучшая в мире, которая была готова пойти за ним не то что в воду — в огонь…
ИСКРОГАСИТЕЛЬ
Накануне Виктор Тимофеев плотно поужинал в студенческой столовой, и в результате приснился ему нехороший сон.
Пришел-де к нему черт на предмет всяческого искушения. «Что, — говорит, — изобретаешь? Ну-ну…» А сам уселся в углу и ухмыляется. И одолевает бессмертную душу Тимофеева смутное беспокойство. «Иди отсюда, — гонит народный умелец бесовскую образину. — Чего расселся?» — «А вот жду, когда ты абсолютное оружие изобретешь и весь мир изничтожишь. Недолго уж мне тут отдыхать осталось.» — «Я оружием не занимаюсь! — паникует Тимофеев. — У меня мирный профиль!» — «Это ничего, — покатывается черт, пуская ушами колечки серного дыма. — Все так начинали… Ты не горюй, оно само у тебя получится. Захочешь какую-нито погремушку сварганить, ан абсолютное оружие и выйдет…»
С криком «ма-а-ма!» Тимофеев проснулся.
Была пасмурная беззвездная ночь, лил дождь. К окну липли грязно-желтые листья. Глядя в пелену за оконным стеклом, Тимофеев с ужасом осознал, что черт из сновидения был прав. Ибо не существует изобретения, которое в конечном итоге нельзя использовать во вредных целях.
Его психика, угнетенная плохо улегшимся ужином, дрогнула. В первый момент он даже решил навсегда расстаться с изобретательством. Но в холодильнике совершенно случайно сыскалась початая бутылка минеральной воды, и Тимофеев, прикончив ее, во второй момент придумал, как ему поступить.
Он зажег свет, выдвинул ящик стола и выгреб оттуда множество ненужных вещей. Взгляд его задержался на облезлом портсигаре, необходимость в котором отпала с того самого дня, когда Тимофеев бросил курить. Умелец тронул защелку, крышка легко откинулась, и его ноздрей коснулся слабый запах сухого табачного листа. И тогда Тимофеев понял, что ему покуда удалось обдурить пакостливого черта. Он протянул руку и, не глядя, отработанным движением воткнул штепсель паяльника в розетку.
А затем, как и положено, наступило утро, которое слегка подсушило слякоть и сырость. Тимофеев, в латаной штормовке, брезентовых штанах и сапогах, дремал в автобусе. Путь его лежал на другой конец города, где весь курс, снятый с занятий, вот уже неделю помогал строителям закрывать квартальный план.
На пустыре, где недавно еще стояло полтора десятка кирпичных домиков дореволюционной застройки, ныне оставались одни руины. Чуть поодаль высилась пока что ободранная коробка многоэтажного корпуса, в котором бравое и на все руки мастеровитое студенчество занималось внутренней отделкой. Девушки по причине своей хрупкости были задействованы на легких работах: бетонировали пол. Возглавляемые бывалым работягой Николаем Фоминым юноши выполняли более ответственное задание — они вставляли оконные рамы вместе со стеклами.
— Видал? — спросил Фомин, закуривая. Он стоял у пустого оконного проема и выдувал сизый дымок наружу. — Добра-то пропадает… А ведь кто-то строил, кирпичик на кирпичик с толком укладывал!
— Ты о чем? — деловито поинтересовался Тимофеев.
— Да все о порушенных домах… Ведь им бы еще век стоять! Ну уж если нельзя перенести, так хотя бы кирпич сохранить — ведь ценный стройматериал, я сам слышал, как вчера прораб по телефону с кем-то лаялся: кирпича, мол, не завезли…
— Это ты нарочно? — осведомился Тимофеев. — Или как?
Фомин поперхнулся дымом.
— Тимофеич, — сказал он, прокашлявшись. — Ну, чего ты? У меня случайно сорвалось. Не могу, понимаешь, видеть людскую бесхозяйственность!
— Вот, вот, — сварливо произнес Тимофеев. — У тебя сорвалось, а мне опять ни есть, ни пить…
— Вот ты, ей-богу, незадача! — раздосадованно воскликнул Фомин. — Что уж ты, себе не хозяин? Ну, отвлекись на что-нибудь! На Светку, например…
Тимофеев обернулся. На другом конце этажа ему явилась ладная фигурка возлюбленной, верховодившей на бетонных работах. На нее было несложно отвлечься. У него потеплело на сердце, и он душераздирающе вздохнул.
— А мы сегодня с ней в театр собирались, — признался он с тихим отчаянием. — На лишний билетик…
Фомин, угрызаемый совестью, заложил пальцы в рот и свистнул. В еще не вставленных рамах задребезжали стекла.
— Светлана! — гаркнул он. — С Витькой плохо!
Естественно, девушка бросила все и полетела на помощь суженному, который притулился на куче строительного мусора.
— Что с ним? — испугалась она. — Ушибся?
— Мыслит, — со значением сказал Фомин. — Плакали ваши лишние билетики. А все я виноват… Ну, хочешь, со мной пойдем?
— Не хочу, — ответила Света не раздумывая и обняла Тимофеева за плечи. — Как же я его брошу?
— Охо-хо, — проворчал Фомин. — Поглядишь на вас, поглядишь, да и останешься всю жизнь холостяком. Уж очень много на эти дела душевных сил расходуется. А в мире, между прочим, неспокойно.
— Пустяки, — уверенно заявила Света. — Главное — чтобы было что тратить.
И они вечером пошли-таки на театральную площадь, где у них ничего не удалось с лишними билетиками. Поэтому прямо с площади они отправились гулять по бесконечной улице, выстланной сырыми плитами и палой листвой. И хотя моросил дождь, такой же бесконечный, как и улица, а промозглый ветер норовил забраться за шиворот, ничто не могло испортить этого осеннего вечера на двоих.
А посреди ночи Тимофеев соскочил с дивана, словно ужаленный, выволок из-под своего лежбища давно дожидавшийся нового применения ломаный-переломаный пылесос «Ракета» и принялся воплощать вполне уже вызревший замысел. Несмотря на сопутствующую его творческой деятельности отрешенность, он все же отдавал себе отчет в том, что вряд ли кому из соседей понравится, если за тонкой коммунальной стеночкой, посреди сладкого предрассветного сна, внезапно взвоет мотор пылесоса. Поэтому действовал он сугубо интуитивно и, закончив работу, отложил испытание агрегата на утро. Спать ему больше не хотелось и народный умелец просидел над своим детищем до восхода солнца, нежно касаясь его обшарпанных боков отеческой рукой.
