Эрик Фрэнк Рассел - Миг возмездия. Невидимый спаситель. Загадка планеты гандов. Сквозь дремучий ад
Он широким жестом развернул “Бостон Транскрипт”. Газета никак не упоминала о невидимых силах, зато отвела три колонки под передовицу, так и брызгавшую исступленными нападками на правительство.
“Нам безразлично — правду или ложь содержит в себе мрачная сенсация, обнародованная нынче утром, — вещал ведущий обозреватель “Транскрипт”. — Однако нас весьма и весьма интересует: кто стоит за ней? Правительство приняло полномочия, никогда не вверявшиеся ему избирателями — по сути, узурпировало первые полосы всех газет. Мы рассматриваем это как первый и решительных шаг к диктатуре. Наблюдается склонность к действиям, которых наша демократическая страна потерпеть не может, которые столкнутся с решительным противодействием — покуда мы сохраняем присущую нам свободу слова”.
— А чьи взгляды выражает газета? — озабоченно произнес Грэхем. — Полагаю, что автор писал безукоризненно честно и с наилучшими намерениями. Неизвестно только: действительно ли он так считает” или мысли были коварно внушены извне, и он лишь полагает их произведениями собственного ума.
— Да, весьма вероятно, витоны способны склонять общественное мнение в любую желательную сторону, незаметно внушая мысли, которые наилучшим образом служат их целям. Разобраться, какие взгляды возникли естественно, а какие навязаны невидимками, в сущности, невозможно.
— В том-то и трудность, — согласился профессор. — Витоны обладают огромным преимуществом: держат человечество в узде, разделяют его и потешаются над всеми нашими попытками объединиться. А уж теперь, едва какой-либо интриган примется мутить воду, следует задаться жизненно важным вопросом: кто за ним стоит? Вот вам и первый психологический удар, нанесенный врагом, первая подножка замышляемому единству: ловко посеянное подозрение об угрозе диктатуры. Старый добрый прием: облить противника грязью. Что-нибудь, да прилипнет! Помните Игнатия Лойолу? Клевещите, клевещите — что-нибудь, да останется! И каждый раз на удочку попадаются миллионы. И не перестанут попадаться — люди скорее поверят выдумке, нежели дадут себе труд убедиться в правде.
— Охотно соглашаюсь, — Грэхем угрюмо уставился в газету.
Воль задумчиво проследил его взгляд.
— “Кливленд Плэйн Дилер” держится иного мнения, — заметил Юргенс.
Он поднял газету и показал двухдюймовыми буквами набранную шапку:
— Превосходный пример. Поглядите, как журналистская братия подает читателю факты. Парень явно возомнил себя сатириком. Тонко намекает на состоявшуюся две недели назад пирушку и предлагает называть витонов “вампирами Грэхема”. Касательно вас он утверждает, что вы чем-то торгуете — надо полагать, солнцезащитными очками.
— Скотина! — устало бросил Грэхем. Воль хихикнул; Грэхем подарил приятеля таким взглядом, что тот проворно примолк.
— Да не расстраивайтесь, — утешил Юргенс. — Прозанимайся вы психологией толпы столько лет, сколько я, — давно обрели бы полную невозмутимость. Этого следовало ожидать. — Он похлопал рукой по газете. — Журналисты любят правду странной любовью. Они предпочитают насиловать. А факты уважают, лишь если факты выгодны. В остальных случаях гораздо полезнее пичкать читателя немыслимым вздором. Это поднимает писаку в собственных глазах, дает ему ощущение превосходства над читающим дурачьем.
— У них поубавилось бы задору, увидь они все своими глазами!
— Навряд ли. — Юргенс призадумался, потом сказал; — Не хочу казаться мелодраматически напыщенным, но ответьте: поблизости нет витонов?
— Ни единого, — успокоил Грэхем, глядя в окно широко раскрытыми, сверкающими глазами. — Несколько парят поодаль, над крышами домов; еще двое зависли над мостовой — но здесь их нет.
— Вот и слава Богу. — Лицо ученого прояснилось. Он провел пятерней по длинным седым волосам и едва заметно улыбнулся, подметив, что Воль тоже вздохнул с облегчением. — Мне любопытно знать, что же делать дальше? Мир узнал наихудшее — и что же он намерен предпринять? И можно ли что-то предпринять?
— Мир должен не просто узнать наихудшее, но осознать это как непреложную истину. Суровую истину, — убежденно вымолвил Грэхем. — Правительство вовлекло в общий план действий все крупные химические кампании. Первый шаг: на рынок выбросят множество доступных и дешевых препаратов, предусмотренных формулой Бьернсена, чтобы всякий и каждый сам удостоверился в существовании витонов.
— И что же дальше?
— Всенародное оглашение фактов. В грядущей схватке мы должны опираться на единое общественное мнение — Я не имею в виду общественное мнение одних лишь Соединенных Штатов. Я веду речь обо всем мире. Всем вечно вздорящим и грызущимся группировкам — политическим, религиозным и прочим — придется прекратить раздоры перед лицом общего врага — прекратить, объединиться и навсегда с ним покончить.
— Пожалуй, вы правы, — неуверенно заметил Юргенс, — да только…
Грэхем продолжал:
— Еще необходимо побольше разузнать о витонах. Известное о них сегодня — сущая малость. Нужно гораздо больше сведений, а их могут предоставить лишь тысячи — быть может, миллионы — наблюдателей. Мы должны как можно скорее уравновесить огромное преимущество, которым обладают витоны, уже много веков назад постигшие природу человеческую. Уравновесить — и досконально выведать о них все возможное! Познай своего врага. Бесполезно ковать заговоры и сопротивляться, не зная в точности, кто нам противостоит.
— Совершенно разумно, — сказал Юргенс. — Не вижу для человечества никакого выхода, покуда оно не сбросит этого бремени. Только вполне ли вы сознаете цену, которую придется уплатить за сопротивление?
— И чем же придется платить? — полюбопытствовал Грэхем.
— Гражданскими войнами! — Психолог даже рукой взмахнул, стремясь подчеркнуть весомость сказанного. — Чтобы нанести витонам хотя бы один удар, вам придется сперва завоевать и подчинить полмира. Человечество разделится на две враждующие орды — уж об этом они позаботятся! И половину, подпавшую под витоновское влияние, другой половине придется одолеть, — возможно, даже истребить, и не просто до последнего воина — до последней женщины, старика, ребенка!
— Неужели все позволят себя провести? — вопросил Воль.
— Пока люди не перестанут думать железами внутренней секреции, желудками, бумажниками — чем угодно, кроме мозгов, провести их проще простого, — зло бросил Юргенс. — Они будут попадаться на любой ловкий пропагандистский трюк — и всякий раз оставаться в дураках. Возьмите, к примеру, японцев. В конце позапрошлого века мы звали их цивилизованным, поэтичным народом и продавали им металлический лом вкупе со станками. Через десяток лет мы честили их грязным желтобрюхим сбродом. К тысяча девятьсот восьмидесятому мы снова готовы были с ними лобызаться, называли единственными демократами во всей Азии. А к концу века опять провозгласили исчадиями ада. Такая же история с русскими: поносили, расхваливали, опять поносили, вновь расхваливали — все в зависимости от того, к чему призывали — хулить или хвалить. Любой ловкий мошенник может взбудоражить массы, внушить любовь или ненависть, в зависимости от того, что ему в данную минуту выгодно. И ежели заурядный обманщик способен разделять и властвовать, — что же говорить о витонах! — Юргенс обернулся к Грэхему. — Помяните мои слова, молодой человек: первейшим и труднейшим препятствием окажутся миллионы истеричных дуралеев — наших же с вами собратьев.
