Джонс Коуль - Блуждающая звезда (сборник рассказов)
Девушка возмущенно фыркнула.
— Ну, знаешь ли! Я пожертвовала ради тебя самым дорогим, что у меня было!
Ангел качнул головой.
— Ты пожертвовала самым дорогим, что было у меня. Когда–то давно я потерял Господа, сегодня я потерял любимую, а завтра потеряю небо. Ты спасала меня от огня. Но что есть огонь, который жжет тело, в сравнении с огнем, язвящим душу? Ты предала меня.
— Глупец! — Маленькая ручка злобно хлестнула распятого по щеке. — Глупец! Они сожгли б тебя, а завтра пришли бы за мной. Ты этого хочешь?
— Кто знает, что будет завтра. И кто знает, что будет через месяц? Время властвует над нами.
— Не кощунствуй! — строго приказала Елена, и ангел отчетливо различил в этих словах отзвуки голоса священника. — Он уже проклял тебя, а я не желаю, слышишь, не желаю быть проклятой! Надеюсь, ты будешь счастлив.
— Надеюсь, ты тоже, — эхом откликнулся ангел.
— Я приду посмотреть на тебя завтра.
И вновь прозвучало почти эхом:
— Я приду посмотреть на тебя через месяц.
— Глупец!
* * *Толпа торжествовала. Ей дарили зрелище, роскошное зрелище! Зрелище унижения одиночки, возвышающее толпу до вершин горделивости.
— Это он! — кричали кухарки. — Говорят, он осмелился летать!
— Точно, — соглашались мясники. — Этот мерзавец парил на двух штуках, что прикреплены у него за спиной.
— Какой он отвратительный!
— Еще бы!
— Какой он жалкий!
— А каким он еще будет!
— Он осмелился стать птицей!
— Нет, он хотел быть Богом!
— Отец Ворд вернул его на землю!
— Слава Святому Отцу!
Мясники поднимали вверх кружки с пивом и жирно щупали радостно взвизгивающих кухарок. Отец Ворд благожелательно улыбался толпе.
— Святой Отец, гляди, чтоб бес не удрал в преисподнюю!
— Не удерет! — бормотал Отец Ворд.
Он и сам подумал об этом еще ночью. Бес мог сбежать, взвиться в небо. Святой Отец вызвал палача и велел тому перебить бесу крылья. Палач исполнил приказание в точности, и теперь за спиною истерзанного юноши беспомощными тряпками болтались два потерявших блеск обрубка.
— Слава Отцу Ворду!
— Слава Господу нашему! — бормотал Отец Ворд.
Толпе было радостно. Ведь сквозь нее волокли того, кто осмелился не быть толпой. Он рискнул взвиться в небо, вместо того, чтобы месить зловонную грязь запруженных отбросами мостовых. Он осмелился уподобиться птице, вместо того, чтоб походить на бесхвостых обезьян, которые веселят толпу в балаганах. Он осмелился распрямить спину и взмыть к солнцу, вместо того, чтоб, согнув колени, вознести душу к Господу. Он был:
— Отъявленный мерзавец!
Толпа ухала, бесновалась и брызгала слюною, празднуя свою победу.
Она бросала огрызки, и кости, и гнилые овощи, а ражие мясники щедро плескали в истерзанное лицо юноши недопитое пиво из глиняных кружек.
— Освежись, бес! На костре будет жарковато!
Толпа ликовала, а она улыбалась.
Елена не могла не улыбаться, ведь за ней следили внимательные глаза Отца Ворда, чьей законной супругой ей предстояло стать сразу же после позорной расправы. Прильнув изящной головкой к плечу священника, она тихо прошептала:
— Ведь правда, ему ничего не будет?
— Правда, дочь моя, — так же тихо говорил священник. — Времена костров прошли. Наш век гуманен.
— Хорошо.
Елене было хорошо. Толпа обнимала ее ласковым, похотливым взглядом, и уже не хотелось думать об этом несчастном оборванце, чьи волосы спутаны и нечесаны, а некогда белое тело покрыто слоем грязи и отвратительными рубцами. Правда, у него остались прекрасные голубые глаза, но разве черное хуже голубого? Ведь это тоже небо, только ночное.
Елена закрыла глаза и ни о чем не думала.
Ей было хорошо в толпе, ведь она была рождена толпой.
Бил колокол. Звонко и торжественно.
Радостно матерились мясники.
Взвизгивали кухарки.
Посреди площади ждал столб, обложенный сырыми поленьями.
У столба стоял палач в красной рубахе и уродливокомичном красном колпаке. Палач игриво посвистывал кнутом. Глядя на этот кнут, толпа веселилась еще более.
— Поддай этому парню! — кричали ражие мясники.
— Выбей из него дурь! — вторили кухарки.
— Врежь как следует! — орала безликая, словно толпа, Луиза.
— Я думаю, это пойдет ему на пользу, дочь моя! — тихонько прошептал Отец Ворд.
— Ты прав, любимый, — кротко согласилась Елена.
Его уже возвели на помост, и кузнец готовился соединить штифтами оковы и врезанные в позорный столб кольца. Священник и девушка стали рядом.
— Покайся, сын мой, и Господь пощадит тебя! — проблеял священник.
— Покайся, и тебя отпустят. Ну, что тебе стоит? — тихо шепнула девушка.
Юноша посмотрел на стоящую рука об руку пару и вдруг улыбнулся. Радостно и весело. Словно оковы не тяготили его, а огненные рубцы не жгли кожу.
Толпа разразилась негодующим ревом, а священник и девушка одинаково раздраженно поджали губы — они сделали все, что могли, и они были не из тех, кто собирается сделать лучше.
Кузнец приготовил штифт, палач раскрутил над головой кнут и…
Юноша вдруг оттолкнулся ногами от помоста и взмыл вверх. Бестелесно и плавно, подобно и духу, и птице. В этот миг вышло солнце, и лучи его обняли стройное тело золотистым нимбом.
Толпа застыла, не в силах даже ахнуть.
Толпа застыла, не в силах поверить в чудо.
А чуда и не было. Просто толпа не знала, что ангел может взлететь даже с перебитыми крыльями.
Руки Отца Ворда дрожали, волосы Елены уподобились серой перепрелой соломе.
Ангел скрылся из виду, а мясники и кухарки еще долго стояли на площади. Они смотрели в небо, не в силах вобрать в себя мечту о свободном полете. Ведь они были толпой, той самой, что виснет на ногах и руках чугунными отшельническими веригами.
Прошел день, второй и четвертый — и до города дошли слухи, что в ближних краях, за рекой, объявился человек, нарекший себя Инквизитором, и у человека белоснежная кожа, золотистые волосы, голубые глаза, а его плащ за спиною подобен крыльям парящей птицы, и руки его, не ведающие жалости, обращают в факелы всех, кто не верит в воспарившего в небо Бога.
Прошел месяц — и настал день, когда очищающее пламя доползло до города.
ОРФЕЙ ОБЕРНЕТСЯ
Наступит миг — и Орфей обернется, ибо слаба воля человека, преисполненного робостью и сомнением…
Замок Медного Круга возвышается на огромном скалистом утесе, выдающемся глубоко в море. Здесь день и ночь бушует ветер, а солнечный диск зарождается в темных волнах, отряхивает седую пену и умирает в хризоберилловой пучине, бросая ломкий свет на уродливое око луны.
