Андрей Дашков - Собиратель костей
Габриэль не обратил особого внимания на общедоступные россыпи кальция и двинулся в хвост по истлевшей ковровой дорожке. Вскоре мы добрались и до мумий. Поскольку в аэробусе не осталось ни одного целого иллюминатора и он продувался насквозь, то воздух внутри был терпимым. А Чёрная Вдова, занимавшая место 27-А в салоне бизнес-класса, ещё не начала благоухать.
Увидев её, я пережил небольшой эстетический шок.
Она была разукрашена до такой степени пошлости, что это казалось проявлением чьей-то невыразимо страшной иронии, издёвкой безумного клоуна или глумлением самой неизлечимо больной старухи над теми, кто ещё жив и продолжает кривляться. Её последний вдох, её последний жест… Но я видел Риту в гробу, когда покойницу проносили мимо, – по крайней мере лицо у неё было чистым. Тогда кто изуродовал бедняжку? И кто додумался надеть на Чёрную Вдову свадебное платье?!
Мне трудно было представить, что Габриэль, словно жалкий комедиограф, тайком прокрался сюда чуть раньше и нанёс на лицо трупа этот идиотский грим. А ведь получился застывший портрет, впивающийся в сознание коготками непонятного страха. Эффект был достигнут, но ради чего? Только для того, чтобы произвести на меня впечатление? На МЕНЯ?!
Габриэль щёлкнул пальцами:
– Эй, Санчо, найди-ка нам музычку!
Я осмотрелся по сторонам, гадая, откуда могла бы раздаться «музычка». На некоторых спинках кресел висели уцелевшие наушники; из панелей торчали обрывки проводов; сохранились даже пара видеомониторов и микрофон на посту стюардессы. Я заглянул в служебный отсек. Щит управления был в плачевном состоянии. Все надписи стёрлись либо сливались с фоном. Было уже слишком темно.
Я наугад нажал какие-то клавиши. Для меня не стало неожиданностью, когда я «случайно» наткнулся на нужную. Почти наверняка это был фокус того же пошиба, что и загримированная покойница.
Из динамиков с пробитыми мембранами донеслись первые такты музыки. Странный синкопированный ритм истерзанного танго пробился сквозь шорох, треск и вой помех. Помехи?! Да. И шум постепенно нарастал, достигая невыносимой, сверлящей уши громкости. Это чертовски напоминало настройку радиоприёмника. Будто кто-то рыскал по диапазону в поисках нужной станции.
Холодок пробежал у меня по спине – именно потому, что действительно МОГЛА существовать станция, вещающая черт знает откуда. Не хотел бы я, чтобы хоть где-нибудь сохранилась былая «цивилизация» с её сомнительными благами. Это грозило бы повторением очередного фарса под названием «прогресс», а впоследствии – новой катастрофой.
Честное слово, я предпочёл бы шуточки Габриэля. А он был неиссякаем. Он наклонился к трупу, усаженному кем-то в кресло больше суток назад и наверняка окоченевшему в таком положении.
– Потанцуем, крошка?
Он даже сделал паузу, будто и впрямь ждал ответа. Потом взял Чёрную Вдову за руку и резким движением выдернул из кресла.
Я услышал хруст, напоминавший звук лопающейся яичной скорлупы. В течение нескольких секунд хозяину удалось выпрямить окоченевшее тело и придать ему вертикальное положение. Теперь оно напоминало отвратительную наряжённую куклу. И я хорошо представлял себе, как она пахла вблизи!..
С пышного парика, водружённого на голову покойницы, осыпалась пудра, и Риту окружил сверкающий рой мельчайших белесых мух. Казалось, что насекомые вылетают из тёмной трещины её рта…
Габриэль хитро подмигнул мне и сказал:
– Во время медленного танца влюблённая женщина расскажет тебе что угодно. Надо только посильнее тереться об её лобок!
Этим он и занялся. Обеими руками он держал её за талию и делал плавные, но уверенные и упругие шаги. В каждом его движении ощущалась сдерживаемая сила. Это было настоящее танго – без дешёвой экзальтации, без внешних проявлений страсти; ведь танец ещё не постель. Строгая сосредоточенность, почти геометрическая точность. Медленные и скользящие перемещения. Вкрадчивые, неслышные касания пола. Возникает неуловимое запаздывание, мизерное отклонение от ритма, создающее тягучий эффект; хочется подтолкнуть эти фигуры, заставить их двигаться быстрее, лишь бы не увязнуть вместе с ними в их почти невыносимой близости. Но ведь одна из них – живая. Холодная партнёрша идеально послушна, и только земная тяжесть является помехой превращению танца в подводный полет утопленников…
А потом надтреснутый голос зашептал из динамиков: «Лицом к лицу… Грудь к груди… Ты так близко, что я слышу биение твоего сердца… Снова танцуем вдвоём, как в старые добрые времена… Минуло каких-нибудь тридцать лет… Я такой же, как и прежде… Но скажи мне, детка, что это случилось с твоим лицом?..»
Песня была мне известна. Старая, как мир, песня. Она называлась «Время – убийца грёз».
Изнасилованное зашумленным эфиром и искалеченным голоском танго будто специально было создано для музыкальной шкатулки. Однако шкатулка испортилась; вот-вот раздастся «дзынь!» и выскочат лопнувшие пружинки. Но пока усталый механизм ещё скулит, и нелепая куколка-балеринка, олицетворяющая человеческую комедию, дрыгает ножкой…
Впрочем, у меня перед глазами было кое-что похуже: окоченевший труп с белилами и тенями на лице, помадой на губах, припудренным париком на голове – труп, одетый в платье невесты с кружевами, которое висело на высохшем старушечьем тельце, как тряпка. Габриэль изящно таскал его по салону, изображая танец влюблённых. Голова Чёрной Вдовы лежала у него на плече, и в какие-то мгновения действительно могло показаться, что Рита поверяет ему на ухо свои секреты. Когда мёртвое белое лицо поворачивалось ко мне, один приоткрытый глаз свинцово поблёскивал между веками. Старуха всякий раз «подмигивала», совершая оборот вместе со своим кавалером…
Потом танго выродилось в ревущую какофонию, такую громкую, что хотелось заткнуть уши, но с физиономии Габриэля не сползала мечтательная улыбка. «О черт! – подумал я, не переставая удивляться его эскападам. – А ведь он извращенец, каких мало!» Вероятно, он извращал даже собственное романтическое прошлое и теперь глумился над ним. Если не время убило его грёзы, то что же? Или кто? Ох, Габриэль, пожалуй, с меня хватит…
Я отвернулся и стал выбираться наружу. Остановился на верхней площадке трапа и с облегчением вдохнул свежий вечерний воздух. Заметно потемнело. Закат лился, как гранатовый сок. Сверчки яростно стрекотали под первыми звёздами, а через взлётно-посадочную полосу пронеслась быстрая тень какого-то зверя. Потом ненадолго заблестели металлические части трейлеров, задетых последними лучами солнца. Все окутывалала спасительная серость.
Я долго не мог понять, что же изменилось вокруг, кроме угасавшего света. Это было какое-то незначительное изменение, не сразу бросавшееся в глаза, особенно в сумерках. Но оно давило на подсознание.
