Рэй Брэдбери - Рэй Брэдбери (Том 2-й дополнительный)
Что касается нас с Тимом, то мы сделали бы для нашей Бабушки все на свете. Но самым замечательным было то, что каждому из нас казалось, будто только ему одному она отдает все свое внимание.
А как она умела слушать все, что бы мы ей ни говорили! А после помнила каждое слово, фразу, интонацию, каждую нашу мысль и даже самую нелепую выдумку. Мы знали, что в ее памяти, как в копилке, хранится каждый наш день, и если нам вздумается узнать, что мы сказали в такой-то день, час или минуту, стоит лишь — попросить Бабушку, и она не заставит нас ждать.
Иногда мы испытывали ее.
Помню, однажды я нарочно начал болтать какой-то вздор, а потом остановился, строго посмотрел на Бабушку и потребовал:
— А ну-ка повтори, что я только что сказал?
— Ты, э-э…
— Давай, давай, выкладывай.
— Мне кажется, ты… И вдруг Бабушка зачем-то полезла в свою сумку. — На, возьми. — Из своей бездонной сумки она извлекла и протянула мне — что бы вы думали? — печенье с сюрпризом!
— Только что из духовки, еще тепленькое. Попробуй разломать вот это.
Печенье и вправду обжигало ладони. И когда я разломал его, я увидел свернутую в трубочку бумажку.
- «…буду чемпионом велосипедного спорта всего Западного побережья. А ну-ка повтори, что я только что сказал… Давай, давай, выкладывай», -с удивлением прочел я на еще теплой бумажке.
Я даже рот раскрыл от неожиданности.
— Как это у тебя получается?
— У всех есть свои маленькие секреты. А теперь возьми другое.
Я разломал еще одно и, развернув еще одну бумажку, прочел:
- «Как это у тебя получается?»
Я запихнул в рот оба печенья и съел их вместе с чудесными бумажками.
— Ну как? — спросила Бабушка.
— Очень вкусно. Здорово же ты их умеешь печь, ответил я.
Тут мы от души расхохотались и пустились наперегонки.
И это тоже у нее здорово получалось. В таких соревнованиях она никогда не стремилась проиграть, но и не обгоняла, она бежала, чуть-чуть отставая, и поэтому мое мальчишечье самолюбие никогда не страдало. Если девчонка обгоняет тебя или идет наравне — этого никак стерпеть нельзя. Ну а если она отстает на шаг или на два — это совсем другое дело.
Мы с Бабушкой частенько делали такие пробежки — я впереди, она за мной, и все время болтали, не закрывая рта.
А теперь я вам расскажу, что мне в ней понравилось больше всего.
Сам я, может быть, никогда бы этого и не заметил, но Тимоти как-то показал мне фотографии, которые он сделал, а я сравнил их с моими, чтобы проверить, чьи лучше. Как только я увидел свои и Тима фотографии рядом, я тут же заставил упиравшуюся Агату сфотографировать Бабушку.
А потом забрал все фотографии, но никому не сказал ни слова о своих догадках. Это было бы уже не то, если бы Тим и Агата тоже знали.
У себя в комнате, разложив фотографии, я тут же сказал себе:
«Бабушка совсем другая на каждой из них. Другая? — тут же переспросил я себя. — Да. Конечно, другая. Постой-ка…» Я быстро поменял фотографии местами.
«Здесь она с Агатой. И похожа… на Агату! А здесь с Тимоти. Так и есть, она похожа на него! А это… Черт возьми! Да ведь это мы бежим с ней, и здесь она похожа на меня!»
Ошеломленный, я опустился на стул. Фотографии упали на пол. Нагнувшись, я собрал их и снова разложил, уже на полу. Я менял их местами, раскладывал то так, то эдак. Сомнений не было! Нет, мне не привиделось, все именно так.
Ох и умница ты, наша Бабушка! Или это Фанточини? До чего же хитры, просто невероятно, умнее умного, мудрее мудрого, добрее доброго…
Потрясенный, я вышел из своей комнаты и спустился вниз. Агата и Бабушка сидели рядышком и почт» в полном согласии готовили уроки по алгебре. По край: п мере, видимых признаков войны я не заметил. Бабушка терпеливо выжидала, пока Агата не образумится, и никто не мог сказать, когда это случится и случится ли вообще. Никто не знал, как это ускорить или этому помочь.
А тем временем…
Услышав мои шаги, Бабушка обернулась. Я впился взглядом в ее лицо, следя за тем, как она меня «узнает». Не показалось ли мне, что цвет ее глаз чуть-чуть изменился? А под тонкой кожей сильнее запульсировала кровь, или та жидкость, которая у роботов ее заменяет? Щеки Бабушки вспыхнули таким же ярким румянцем, как у меня. Не пытается ли она, увидев меня, стать на меня похожей? А глаза? Когда она следила за тем, как решает задачки Агата-Абигайль-Альджернон, разве ее глаза не были такого же цвета, как глаза Агаты? Ведь мои гораздо темнее.
И самое невероятное… Когда она обращается ко мне, чтобы пожелать доброй ночи, или справляется, приготовил ли я уроки, мне кажется, что даже черты ее лица меняются…
Дело в том, что в нашей семье мы все трое нисколько не похожи друг на друга. Агата с ее длинным, почти лошадиным лицом с тонкими чертами — типичная англичанка.
Тимоти — прямая противоположность: в нем течет итальянская кровь, унаследованная от предков нашей матери, урожденной Марино. Он черноволос, с мелкими чертами лица, с огненным взглядом, который когда-нибудь испепелит сердце не одной еще девчонки.
Что касается меня, то я славянин, и в этом повинна, должно быть, моя прабабка по отцовской линии. Это она наградила меня высокими скулами с ярким румянцем, вдавленными висками и широковатым носом.
Поэтому, сами понимаете, каким увлекательным занятием было наблюдать, как почти неуловимо менялась наша Бабушка. Когда она говорила с Агатой, черты лица удлинялись, становились тоньше, поворачивалась к Тимоти, и я уже видел профиль флорентийского ворона с изящно изогнутым клювом, а обращалась ко мне — ив моем воображении вставал образ кого-либо другого.
Я никогда не узнаю, как удалось Фанточини добиться этих чудесных превращений, да, признаться, я и не хотел этого. Мне было достаточно неторопливых движений, поворота головы, наклона туловища, взгляда., таинственных взаимодействий деталей и узлов, из которых она состояла, такого, а не какого-либо другого изгиба носа, тонкой скульптурной линии подбородка, мягкой пластичности тела, чудесной податливости черт. Это была маска, но маска только твоя, и никого больше. Ома пересекает комнату и легонько касается одного из нас, и под тонкой кожей ее лица начинается таинство перевоплощений; вот подходит к другому, и она уже полна только им, как может быть полна своим ребенком любящая мать.
Когда же мы собирались все вместе и говорили, перебивая друг друга, тогда эти превращения были поистине неуловимы, ничего, что бросалось бы в глаза, и лишь я один, открывший тайну, не переставал жадно впитывать их, изумляться, трепетать.
Мне никогда не хотелось проникнуть за кулисы, чтобы разгадать секрет фокусника. Мне достаточно было того, что иллюзия существует, даже если я знал, что любовь — это результат химических реакций, а щеки пылают потому, что их потерли ладонями, но глаза искрятся теплом, руки раскрываются для объятий, чтобы приголубить и согреть…
