Сергей Лукьяненко - Звёдная тень
Запах планеты, который невольно отмечаешь сразу же после посадки, был почти неуловим. Поэт сказал бы, что так пахнет звездный свет. Я просто не нашел сравнения. Может быть – запах отсутствия жизни…
– Озон, – неожиданно произнесла Маша. – Озоном пахнет, правда?
– Это от двигателей…– ответил Данилов. Выбрался из кресла, осторожно перешагнул собравшийся валиком купол. Обернулся: – Петр, позволишь?
– Валяй, – согласился я.
Данилов постоял секунду, потом спрыгнул вниз. Посмотрел на свои ноги, будто ожидая увидеть высовывающиеся из почвы хищные пасти. Сказал:
– Маленький шаг одного человека… на фиг не нужный всему человечеству.
Слова тонули в тишине. Потрясающая тишина – нет ни ветра, ни голосов, ни привычного «индустриального» шума. Только наше дыхание.
– Странные оптические характеристики, – заметил счетчик, медленно выбираясь из кабины. – Атмосфера практически не искажает спектр…
– И это все, что ты можешь сказать? – спросил я. Из всех нас только счетчик не испытывал никакого трепета или восхищения перед небом Ядра. – Никаких чувств не пробуждается?
– Я, конечно, могу произнести ряд фраз, означающих сильные эмоции, – насмешливо ответил счетчик. – Но не стоит, Петр, подходить ко мне… совсем уж по-человечески.
Кивнув, я проглотил обидное замечание. Видимо, счетчик это понял:
– Петр, полагаю, очень многие расы Конклава испытали бы эмоции, близкие к человеческим. Для меня, однако, существует причина, мешающая оценить эту картину.
Он помолчал.
– На нашей планете, Петр, вообще не видно звезд. Все чувства, какие я мог бы ощутить, были испытаны мной давным-давно, когда я впервые оказался в космосе.
Счетчик легко спрыгнул вслед за Даниловым. Маша посмотрела на меня, пожала плечами и осторожно полезла следом.
– Подожди! – окликнул я ее. Открыл контейнер между креслами, достал банки с питанием. – Лови!
Две банки я кинул Маше, две – Данилову. Две оставил себе. Счетчик, не дожидаясь вопроса, отказался:
– Мои скромные потребности тебе известны…
– Это комбинированный рацион, – пояснил я. – Удовлетворяет потребности в еде и питье. На всякий случай.
– Корабль так и будет стоять? – пряча банки в карманы, спросил Данилов.
Я отдал мысленный приказ и выбрался следом. Кабина сомкнулась. Кораблик, классическая летающая тарелка, смотрелся здесь вполне уместно. Куда более, чем трое людей без скафандров.
– Он будет ждать, – сказал я. – Что-что, а ждать они умеют…
– А потом придет кто-то в твоем облике, сядет в кресло и отправится с экскурсией на Землю, – поддержал меня Данилов.
– Не знаю, насколько это вероятно, – ответил я. – Но, наверное, справедливо. Если уж я влезал в чужое тело…
Ты хочешь вернуть свой изначальный облик?
Куалькуа задал вопрос сухо и без любопытства.
Да!
Я начинаю.
– Ребята, отвернитесь…– успел попросить я. И лицо пронзила боль.
Хорошо, что они послушно отвернулись. Не потому, что это выглядело слишком уж отвратительно. Меня скрутило от боли, я не мог сдержать стона, из глаз катились слезы. Все тело горело. В этот раз куалькуа то ли был небрежен более обычного, то ли торопился – я чувствовал себя так, будто с меня сдирают кожу.
Когда наконец трансформация закончилась, я стоял на коленях, лицо было в слезах, губа оказалась прокушенной до крови. Единственное, за что я и впрямь испытывал благодарность – куалькуа все же убрал рану на шее.
– Петр…– Маша коснулась меня. – Как ты?
– Как? – я неуклюже поднялся. – Я – снова я. Вот и все.
Меня чуть пошатывало, но боль уже исчезла, ее сменило блаженное расслабление.
– Таким ты мне больше нравишься, – вдруг сказал рептилоид голосом деда. – И… я тебе завидую, мальчик мой.
Я кивнул. Я понимал деда. Ему никакая боль не поможет вернуть прежнее тело. Через мгновение вместо него уже заговорил рептилоид:
– Все же не стоило делать это так сразу. На виду у корабля.
– Он заметит преображение на любом расстоянии, – огрызнулся я. – Успокойся. Его это просто не волнует.
Почему-то мне не хотелось смотреть в глазам спутникам. Я отер лицо, огляделся.
Вне корабля планета Тени оказалась куда менее сказочной. И, признаться, неуютной. Воздух все же был прохладен для нас. Почва, издалека так красиво расцвеченная звездной иллюминацией – простой каменистой землей. А к пылающему миллионом звезд небу мы уже немного пригляделись.
– Какая-то дурацкая ассоциация появляется, – поморщившись, сказал Данилов. Он вел себя так, словно ничего не произошло. Что ж, спасибо. – А? Петя? Есть у тебя такое ощущение, что все это…– он взмахнул рукой, – что-то очень знакомое. Вот только в новой обертке. В пышной.
В принципе я был с ним согласен. Какая-то ассоциация и у меня вертелась. Неуловимая. Призрачный, карнавальный свет… безжизненная даль… стерильное безмолвие.
– Карел, можешь что-нибудь предположить?
– Догадки – не самая сильная моя сторона.
– Тогда я хочу поговорить с дедом. Домыслы – как раз по его части.
Через неуловимый миг счетчик передал контроль своему квартиранту.
– Спасибо, Петя, – первым делом сказал дед. – Ящерка не так холодна, как хочет казаться… нипочем не уступает место.
Рептилоид энергично покрутил головой. Дед наслаждался возможностью самостоятельного обзора.
– Вот и сбылась моя мечта – своими ногами ступить на чужую планету. Наполовину сбылась, – с мрачной иронией изрек дед. – Что ты хочешь спросить, Пит?
– У тебя не появилось никаких ассоциаций?
Дед помолчал.
– Ничего особенного, Петя. Так… из разряда красивостей. Чистилище.
– Что?
Если сейчас дед еще способен был смущаться, то это произошло.
– Я же говорю – абсолютная лирика! Чем-то подобным я представлял себе тот свет. Ни рай, ни ад, а именно чистилище. Как там, у Данте… э… «я поднял взгляд очей»… э…
– «Казалось, твердь ликует их огнями; о северная сирая страна, где их сверканье не горит над нами!» – невольно подхватил я.
Маша громко фыркнула. И неожиданно попросила:
– Андрей Валентинович, не давите нас поэзией! Боюсь, тут все будет куда реальнее и неприятнее, чем загробный мир.
Я уставился на деда. Первый раз после воплощения в теле рептилоида Маша заговорила с ним. Неужели все же согласилась, что он остался человеком и в теле счетчика?
Но вряд ли дед способен простить ей предательство…
– Хорошо, Маша, – добродушно ответил дед. – Не буду давить. Я прекрасно помню, что твоим любимым поэтом был Пушкин, любимым писателем – Толстой, а любимой музыкой – «Лунная соната».
Кажется, она покраснела. Вот уж не пойму почему. Вроде бы ничего обидного дед не сказал.
