Пески Марса - Кларк Артур Чарльз

Сведение, не лишенное пользы…

– Не принадлежите ли вы, часом, к их числу? – поинтересовался Гибсон.

Уэстермен пожал плечами:

– Я смотрю в оба и строю свои предположения.

Эта беседа по крайней мере подтвердила две вещи: проект действительно существовал и содержался в строжайшем секрете.

Оставалось, следуя примеру Уэстермена, смотреть в оба и строить предположения.

Гибсон решил прервать на время розыски и зайти в биофизическую лабораторию, где в качестве почетного гостя проживал Сквик. Марсианин благодушно сидел на задних лапах, пока ученые совещались в углу, чему бы еще его подвергнуть. Завидев Гибсона, он взвизгнул от радости и поскакал по комнате, свалив по дороге стул, но счастливо обходя более дорогие приборы. Стая биологов смотрела на эти проявления чувств с некоторым раздражением. Вероятно, они не совпадали с их взглядами на психологию марсиан.

– Ну как? – спросил Гибсон, высвободившись из объятий Сквика. – Определили степень его развития?

Ученый почесал за ухом.

– Странный он. Иногда нам кажется, что он над нами издевается.

Понимаете, он совсем не похож на своих родичей.

– В чем же?

– У других мы не заметили ни признака эмоций. Любопытства они лишены начисто. Если их не трогать, они не обращают на вас абсолютно никакого внимания.

– А если трогать?

– Отмахнутся, как от любого препятствия. Если могут, просто уйдут.

Понимаете, что бы вы ни делали, их невозможно вывести из себя.

– Хороший характер? Или просто глупые?

– Я бы сказал, ни то ни другое. У них очень долго не было врагов, и они не могут себе представить, что кто-нибудь желает им зла. Сейчас они, по-видимому, живут привычкой. Жизнь у них тяжелая, они не могут себе позволить такую роскошь, как любопытство и прочие чувства.

– Как же вы объясните его поведение? – спросил Гибсон, указывая на Сквика, который шарил по его карманам. – Есть он не хочет, я ему предлагал. По-видимому, чистая любознательность.

– Может быть, они проходят такую фазу в детстве. Вспомните, как отличается котенок от кошки или ребенок от взрослого.

– Значит, когда Сквик вырастет, он будет как все?

– Может быть; а может, и нет. Мы не знаем, в какой мере он способен усваивать новые навыки. Например, он очень легко находит выход из лабиринта – если захочет, конечно.

– Бедный Сквик, – сказал Гибсон, – иногда меня грызет совесть, что я увел тебя из дому. Что ж, ты сам виноват. Пошли гулять!

Сквик немедленно запрыгал к двери.

– Видели? – воскликнул Гибсон. – Он меня понимает.

– Ну, собака тоже понимает приказы. Может быть, и это привычка. Вы его каждый день уводите в одно и то же время. Могли бы вы привести его через полчасика? Мы хотим сделать энцефалограмму.

Жители Порт-Лоуэлла уже привыкли к виду странной пары, и толпы больше не собирались на их пути. После уроков Сквик обычно принимал юных поклонников, которые хотели с ним поиграть, но сейчас было еще рано, и дети томились в заточении. Когда Гибсон с приятелем вышли на Бродвей, там не было ни души; но вот вдалеке показался знакомый силуэт. Хэдфилд обходил свои владения, как всегда, в сопровождении двух кошек.

Топаз и Бирюза в первый раз встретились со Сквиком; их аристократическая выдержка чуть не изменила им, но они постарались это скрыть и, натянув поводки, скромно спрятались за спину Хэдфилда. Сквик же не обратил на них ни малейшего внимания.

– Настоящий зверинец, – улыбнулся Хэдфилд.

– Есть новости с Земли? – с опаской спросил Гибсон.

– А, по поводу вашего заявления!.. Я его только два дня как послал.

Раньше чем через неделю ответа не ждите. Знаете, как там, внизу, делаются дела…

Гибсон уже заметил, что Земля всегда была «внизу», а другие планеты – «наверху», и ему рисовалась странная картина: длинный склон, спускающийся к солнцу, на котором на разной высоте расположены планеты.

– Честно говоря, я не понимаю, при чем тут Земля, – не отставал Гибсон. – В конце концов, речь идет не о лишнем месте в космолете. Я уже здесь. Им даже легче, если я не вернусь.

– Вы, конечно, не думаете, что такие здравые аргументы руководят теми, кто распоряжается там, на Земле, – возразил Хэдфилд. – Все должно пройти по инстанциям.

Обычно Хэдфилд не говорил о своих начальниках так беспечно. Гибсону стало приятно: это значило, что Главный ему доверяет, считает его своим. Сказать сейчас о двух других заботах – проекте и Айрин.

Похлопотать об Айрин он обещал, но лучше сперва поговорить с ней самой. Да, предлог хороший, и можно отложить разговор с ее отцом.

Он откладывал так долго, что упустил инициативу. Айрин поговорила сама – конечно, не без влияния Джимми, от которого Гибсон на следующий день получил полный отчет. Но, взглянув на своего подопечного, он и так понял, каковы результаты.

Хэдфилд был слишком умен, чтобы стать в позу оскорбленного отца. Он объяснил ясно и трезво, почему Айрин должна обождать до двадцати одного года, когда он и сам отправится с ней попутешествовать.

Оставалось всего три года.

– Три года! – убивался Джимми. – Все равно что три жизни!

Гибсон глубоко ему сочувствовал.

– Даже удивительно, как быстро идет время! – сказал он.

Он хотел было прибавить, что, к счастью, годы на Марсе исчисляются по-земному и содержат триста шестьдесят пять, а не шестьсот восемьдесят семь дней, но удержался.

– Как вы думаете, – сказал наконец Джимми, – если я сам к нему пойду, что ему сказать?

– А почему бы не сказать все как есть? Говорят, иногда правда творит чудеса.

Джимми метнул на него обиженный взгляд. Он не всегда знал точно, смеется над ним Гибсон или нет.

– Вот что, – сказал Гибсон. – Пойдемте сегодня вечером к нему домой и все выясним. В конце концов, попытайтесь понять и его. Откуда ему знать, что у вас не пустой флирт? А если вы сделаете предложение, это совсем другое дело.

Ему стало много легче, когда Джимми согласился сразу.

Надо сказать, Хэдфилд совсем не удивился, когда увидел, кого привел к нему Гибсон. Айрин благоразумно исчезла. Гибсон, как только смог, последовал ее примеру.

Он ждал в библиотеке, рассматривая книги, и думал, сколько же из них успел прочитать хозяин дома, когда вошел Джимми.

– Мистер Хэдфилд хочет вас видеть.

– Как дела?

– Не знаю…

Когда Гибсон вошел в кабинет, Хэдфилд сидел в глубоком кресле и смотрел на ковер так пристально, словно видел его впервые. Он указал гостю на другое кресло.

– Вы давно знаете Спенсера? – спросил он.

– С тех пор, как отбыл с Земли.

– Вы считаете, за это время можно было узнать его как следует?

– Можно ли узнать человека как следует за целую жизнь? – парировал Гибсон.

Хэдфилд улыбнулся и в первый раз поднял глаза.

– Не хитрите, – сказал он. – Что вы на самом деле о нем думаете? Вы бы хотели такого зятя?

– Да, – без колебания ответил Гибсон. – Очень бы хотел!

Хорошо, что Джимми его не слышал, а может быть, и плохо – ведь тогда бы он узнал, что на самом деле чувствует к нему Гибсон. Хэдфилд выпытывал все, что возможно, и одновременно испытывал самого Гибсона.

Тот должен был это предвидеть; но, к своей чести, он заботился только о Джимми. Когда Хэдфилд нанес главный удар, он был совершенно не подготовлен.

– Скажите, – резко произнес Хэдфилд, – почему вы так хлопочете о молодом Спенсере? Вы сами сказали, что знакомы с ним только пять месяцев.

– Да. Но когда мы уже несколько недель летели, я обнаружил, что учился в Кембридже с его родителями.

Хэдфилд поднял брови – по-видимому, удивился, что Гибсон не получил диплома. Но он был слишком тактичен и спросил о другом. Вопросы казались вполне невинными, и Гибсон простодушно на них отвечал. Он забыл, что говорит с одним из самых умных людей Солнечной системы, который по крайней мере не хуже его разбирается в человеческой душе. А когда понял, что случилось, было уже поздно.