Роберт Шекли - Обмен разумов (сборник)
А затем ты взорвал свою бомбу – ты сказал, что, базируясь на моих рассказах, веришь, что наша планета сбалансирована в динамической стабильности на передовом крае ударной волны, где впереди Нечто, а позади – Ничто.
Роберт, у меня мурашки по спине ползут. Извини, но мне нужно это обдумать.
Развивая свою теорию, ты предполагаешь, что планета, находящаяся в точке между Нечто и Ничто, должна иметь ряд специфических свойств. Первое: все направления наружу ведут в Ничто, а все направления внутрь – в Нечто.
Порядок. Но затем ты выдал еще кое-что покруче.
Ты предполагаешь, что наша планета как бы врезана в пограничную поверхность между расширяющейся вселенной и пустотой, в которую она расширяется. То есть наполовину – здесь, наполовину – там; наполовину – бесконечно самовоспроизводящаяся, наполовину – бесконечно разрушающаяся.
Исходя из подобной ситуации, наша планета действительно не имеет поверхности (тут Клаус оказался прав, проклятье!), так как ее поверхностью является граница между материей и пустотой.
Что ж, если ты прав, то у нас вместо поверхности – кромешный ад, поле сражения космологического масштаба. А я-то еще, как дурак, радовался, что у нас не бывает войн! Исходя из этого, наша поверхность находится в состоянии постоянного взрыва. Весь Червемир – один большой бесконечный взрыв. Наша поверхность – это бесчисленное множество волнофронт/точек, беспрестанно разрушающихся Ничем, находящимся перед ними, и беспрестанно восстанавливающихся, черпая из Нечто вселенной позади них.
С твоей точки зрения, наша ситуация – уникальна. Можно даже назвать ее парадоксальной. Мы даже не можем себе представить, что когда-нибудь наша планета будет полностью поглощена разрушительной субстанцией Ничего. Но если нет ни одной точки, которая бы не подверглась его атакам, то откуда же тогда идет восстановление, бесконечная регенерация Червемира да и, возможно, всей остальной вселенной? Изнутри. Из центра. Центр есть везде, так же как и Извне. Центр – это точка, наиболее удаленная от разрушения поверхности. Не имея ее, поверхности не на что было бы опираться.
Ты полагаешь, что черви поставлены в условия, заставляющие их искать пути наружу, так как жизнь стремится скорее наружу, чем внутрь. Но это направление ведет нас прямехонько к смерти.
Ты считаешь, что как раз путь внутрь сможет привести нас к неизрытым, безопасным и прекрасным пространствам.
Но, как ты подчеркиваешь, забираться слишком глубоко тоже не стоит, так как само ядро Червемира может-таки иметь кристаллическую структуру. В таком случае его структура подвергается трансформации в органическую субстанцию.
Ты веришь, что такой район существует, и тот, кто отважится найти путь сквозь древние лабиринты, обнаружит девственные, нетронутые земли. Но в нашей специфической ситуации физический поиск пути внутрь может каким-то образом привести наружу.
Вот ты и нашел для меня решение, Роберт! Правда, может быть, не совсем то, на которое ты рассчитывал. Выход для нас – внутри, сказал ты, и, по законам вашего мира, ты абсолютно прав. Но, увы! Мой путь лежит не внутрь, не в дивный мир, где нет червоточин, границ и страха... Беула – земля обетованная! О, как бы мне хотелось как можно ближе подобраться к этому кристаллическому совершенству – с его идеальной симметрией всех вершин, всех углов, всех граней, застывших в космическом взрыве бесконечного и беспредельного творения.
Но не туда лежит мой путь. Я отправляюсь наружу, наверх. Туда, где я смогу запечатлеть Великую фигуру. Я знаю, что это абсурдная затея. Да и Джилл думает, что я собрался пробить поверхность и умереть. Может быть, она и права. Но я верю, что червь должен сделать из своей жизни величайшее творение, какое только можно вообразить!
Нет, я вовсе не претендую на лавры червегероя. Я вообще не собираюсь умирать. Я верю, что, когда пробьюсь сквозь поверхность, это не будет концом. Ничто вывернется наизнанку и станет еще одной частичной правдой, еще одной иллюзией. А я... Я стану светом. Или светилом?..
И это последнее из сообщений Рона. Червя.
Wormworld. 1991 by Robert Sheckley.
(переводчик О.Вассант)
Игра: вариант по первой схеме
Возможно, он еще не совсем проснулся, а может, всему виной шок, который он испытал, попав через овальную дверь из темноты коридора на громадную тихую арену. Вокруг него, уходя высоко в небо, громоздились концентрические каменные ярусы, фокусирующие жар и энергию зрителей. Лучи яркого утреннего солнца ослепительно отражались от белого песка, от чего у него закружилась голова, и он даже не мог вспомнить, где, собственно, находится.
Оглядев себя, он отметил, что одет в голубую футболку и красные шорты, а к левой руке привязана кожаная ловушка. В правой он держал четырехфутовой длины даениум, тяжелый и привычно успокаивающий. Как того требовали правила, его локти и колени прикрывали защитные налокотники и наколенники, а на голове красовалась желтая оперенная шапочка. Ее, правда, правила не оговаривали, но и не запрещали.
Все было очень знакомо. Но вот что это значило?
Он пощупал шнуровку ловушки, убедился, что даениум свободно скользит по бронзовой оси; коснувшись запястья, ощутил привычную мягкость обращенного шершавой кожей внутрь напульсника и сказал себе, что все в полном порядке. Вместе с тем его не покидало тревожное чувство, будто он прежде никогда не выходил на арену, ни разу не слышал о даениуме и даже не знал названия игры, в которую должен играть. Резко тряхнув головой, он сделал три плавных скользящих шага, проверяя ход роликовых коньков, развернулся и объехал свой сектор игровой площадки.
Теперь он слышал гул толпы. Перед началом партии зрители всегда вели себя беспокойно и отнюдь не дружелюбно. Всему виной, конечно, коньки. Ведь роликовые коньки – экипировка не традиционная, и зрители не хотели прощать их ему. Неужели они не понимают, что на коньках вести матч куда труднее, чем без них? Попробуйте-ка отбить мяч при приеме низкой подачи, если коньки делают задний откат. Неужели им не известно, что преимущество в скорости нивелируется повышенной требовательностью правил? Видимо, они считают, что он способен выиграть и без всяких коньков.
Он вытер лоб и оглядел оживленные трибуны. Трое судей уже заняли свои места; их лица скрывали украшенные перьями маски с прорезями для глаз.
Девушка с завязанными глазами опустила руку в высокую плетеную корзину, выбрала мяч и вбросила его в игру.
Первый удар был за ним, поэтому он взвесил в руке мяч в виде сплюснутого сфероида – очень сложный мяч для подачи, но еще более трудный для приема. Его соперник стоял на противоположном конце площадки, согнув ноги в коленях и немного наклонившись вперед. Потом он подбросил мяч в воздух и не долго думая закрутил его даениумом. Толпа замерла, наблюдая за вращающимся всего в трех футах от земли мячом. Он отрегулировал наклон ловушки, но, выполнив эту обычную процедуру, вдруг с отчаянием понял, что сегодня не его победный день. Ни день, ни неделя, ни год, ни даже, возможно, десятилетие.
